Книга Homo commy, или Секретный проект - Игорь Харичев

Максим состроил нечто неопределенное на своем лице.

– Вопрос веры. Одни верят, другие – нет.

– А ты?

– Я?.. Думаю, что высший разум существует.

– Приятно верить, что есть что-то после этой жизни. Только мне кажется – ничего там нет.

Отец Григория был атеистом. Разговоры о Боге, о религии считал пустой тратой времени. Впрочем, как и разговоры об отсутствии Бога. Отец никому не навязывал своих взглядов. А вот еврейские дед с бабкой, похоже, придерживались иудаизма, что ни ком образом не афишировали. Синагогу не посещали. Но в субботу старались ничего не делать. Насколько это возможно в стране, плохо приспособленной для иудейской веры. Мать тоже никогда не говорила о религии, но бабка по матери была православной, ходила в церковь. Она по собственной инициативе тайком крестила Григория. О чем сообщила ему через много лет. Григорий к тому времени пришел к убеждению – отец прав. Разве Бог допустил бы то, что происходило на планете по имени Земля, особенно в последние сто лет?

– Впрочем, не буду тебя переубеждать. – Он смотрел на Максима с легкой усмешкой. – Сейчас модно верить. Даже президент стоит в церкви со свечкой.

Появившись у Натальи Михайловны, Григорий первым делом поинтересовался:

– Дебаты смотрела?

– Нет.

– Зря. Получила бы удовольствие. Мой подопечный лаялся с красным ортодоксом Кузьминым.

– По-моему, удовольствие сомнительное.

– Большинство россиян с тобой не согласится. Для них скандал – самое увлекательное действо.

– Пусть.

– Ладно, черт с ними, с дебатами. Покормишь?

– Пошли.

Кухонное пространство поглотило их. Он сидел за столом и смотрел на нее. Приятно было сознавать, что такая женщина хлопочет для него. Потом настал ее черед смотреть, как он с аппетитом поедает то, что приготовила она. О чем думала эта женщина, глядя на него? Он не знал. Ему опять захотелось удивить ее.

– Мы летим в Москву, – сказал он. – Послезавтра.

Она спокойно улыбнулась.

– Ты все решил?

– Да. Я – мужчина. Я должен решать.

– А мое мнение не важно?

– Важно. Если тебе не понравится поездка, я буду переживать. – Он поднялся, шагнул к ней, обнял ее, принялся целовать в шею, положив руки на груди. Потом расстегнул рубашку, стал снимать джинсы.

– Ты решил удовлетворить меня в кухне?

– Тебе здесь что-то мешает?

– Нет.

Он посадил ее на колени. Как прекрасен был миг единения и все последующее. Потом, засыпая, Григорий успел подумать:

«Откуда он взял эти идеи? Говорил толково. Не то, что этот… Вы, господин, пардон, товарищ Кузьмин, хорошо выступали…»

42

– Батенька, вы пъекрасно выступали. Пъекрасно. – Ленин смотрел на Анатолия Николаевича добрыми, мудрыми глазами. – Полностью согласен с майором. Вы – это я сегодня.

Анатолий Николаевич ошалел, услышав такое. От кого! От Ленина!

– Ну что вы, товарищ Ленин, – попытался возразить он.

– И не спорьте. Мне лучше знать, кто я сегодня.

Удивление было столь безмерным, что Анатолий Николаевич проснулся. Его окружала ночь. Мерно посапывал Николаша. Весь дом, квартал, город, окружающие территории нежились во сне. Лишь Анатолий Николаевич выбивался из тенденции. Не мог успокоиться.

«Это не просто так приснилось. Что-то за этим стоит. Что-то означает. Сигнал из потустороннего мира? Наверно, он есть, если есть Бог. Сигнал, что я на верном пути? Хотелось бы верить… – Тут на него упало сомнение. – Но если есть Бог, как же тогда Ленин?.. Как же?! – спрашивал он самого себя. – Непонятно… Если Бог есть, разве может что-нибудь осуществляться без ведома Бога? То, что в советское время не верили, в церковь запрещали ходить, было зачем-то нужно. Зачем? Скорее, как испытание… – Он ощущал некоторую неловкость от подобных мыслей. Слишком непривычны были они для него. – К примеру, если существуют капитализм, эксплуатация, значит Бог допускает их существование. Но это зло… Значит, это зло, которое мы должны преодолеть. Вот зачем всё. Вот!»

Незнакомые мысли теснились в нем, не давали вернуться туда, где было так хорошо, где с ним разговаривал Владимир Ильич. Он думал о том, что всё не случайно. Что мир сложнее, чем казалось ему прежде. Что у каждого человека должен быть период, когда он может реализовать свое предназначение. И тогда всё зависит лишь от него самого.

За этими размышлениями он все-таки заснул.

Утро ворвалось в его сознание звонком будильника. Умываясь, Анатолий Николаевич вспоминал ночную паузу. Ощущение значимости посетивших его мыслей не покидало его.

Машина привычно стояла у подъезда. Дверца пропустила его в теплое пространство. Рядом сидела Валентина.

– Всем понравилось, как ты вчера выступал, – сообщила она.

– Да – тотчас подтвердил Игорь, на секунду повернув к нему голову. – Моей жене тоже понравилось. Она специально смотрела.

Анатолию Николаевичу были приятны эти слова. Но тут он вспомнил про вчерашний конфуз.

– А то, что мы с Мельниченко поругались?

– Ничего. Все на твоей стороне. – горячо заверила его Валентина.

Анатолий Николаевич задумчиво смотрел в окно. Поначалу утренние здания и то, что с ними соседствовало, составляли окружающий мир. Потом природа начала подставлять ему заснеженные поля, перелески. Черно-белые картинки. Примета зимы.

Ему опять вспомнился Владимир Ильич, ночные размышления. Анатолий Николаевич глянул на Валентину с мечтательной улыбкой:

– Знаешь, мне приснился Ленин. Сказал, что ему понравилось мое выступление на дебатах. Смешно, правда?

– Если бы он был жив, я уверена, он бы тебя похвалил.

Ему хотелось ответить, что Ленин может быть жив и наблюдает за тем, что происходит на Земле. Но он постеснялся при Игоре намекать на существование потустороннего мира. В это мгновение зазвонил мобильный телефон, обычно молчавший.

– Вы сейчас где? – выскочил из трубки голос Юрия Ивановича.

– Еду на встречу с избирателями.

– Когда вернетесь?

– Вечером. Около девяти.

– Хочу с вами встретиться.

– Пожалуйста.

– В девять там, где обычно.

– Хорошо…

Когда он выступал в этот день перед людьми, ему казалось, что Ленин следит за ним. И одобряет то, что звучит под убогими сводами.

Без пятнадцати девять Игорь высадил его у «Макдональдса». Погода была сносная. Анатолий Николаевич прогуливался по тротуару, ожидая человека, столь причастного к тому, что его жизнь совсем изменилась.