Книга История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1 - Дмитрий Яворницкий

Мотивы, которые заставляли многих искать себе приют в диком Запорожье, были весьма различны: в Сечь шли люди и по доброй воле, и по неволе. Тут были те, которые бежали от жен, покидали отца и мать, «с-под пана втикали»[366]; тут были и кровно обиженные, не нашедшие себе на родине никакого удовлетворения, не имевшие никакого насущного куска для пропитания; тут были все натерпевшиеся от тяглых повинностей, все оскорбленные и униженные за свою веру и народность, все перенесшие варварские пытки, жестокие истязания за человеческие права, за свое существование; тут были и те, которые чувствовали в себе «волю огненную, силу богатырскую», которые носили в груди своей «тоску лютую», «горе-злосчастие»; тут были и «самосбройцы польские», и «ускоки задунайские», и «западные люди, чуждые русским, маловедомые». Все такие находили радушный прием в Запорожье; находили здесь широкий приют и те, которых привлекла воля, добыча, молодечество, слава. Как говорится в «Актах Южной и Западной России»: «Волю имеем за дражайшую вещь, потому что видим, рыбам, птицам, также и зверем, и всякому созданию есть оная мила»[367]; «Сичь – мате, а Велыкий Луг – батько, оттам треба и проживати, там же треба и вмирати». Кроме всего этого, приходили, разумеется, в Сечь и разные преступники, осужденные на казнь злодеи, дезертиры, всякие проходимцы, но они в общем не давали дурной окраски запорожскому товариществу и, по справедливому замечанию В.П. Коховского, не могли иметь разлагающего влияния на казаков, вследствие строгости запорожских законов, смертельно каравших преступников, провинившихся в Сечи[368]. От польского правительства не раз предъявлялись требования в Кош, как это было, например, после сейма в 1590 году, не принимать в войско запорожское осужденных и приговоренных к смерти[369]. Самим полякам, после сейма в 1635 году, запрещено было ходить с запорожцами в море и делать заодно с ними морские походы[370]. Но все это было напрасно, и многие из подданных Речи Посполитой часто наполняли собой запорожское войско.

Каким образом, в частности, составлялось войско запорожских низовых казаков, на то у нас имеется несколько подлинных указаний. Их приводит господин Скальковский в «Истории Новой Сечи»: «Родился я в Литве, в воеводстве Новгородском, от дому шляхетского. Отец мой в молодых летах отдал меня в службу к полковнику Галисевичу, у которого служил я целый год и отошел надлежаще. А потом был в службе у его милости господина Соллогуба, через три недели, а после пристал до его милости господина Мокроновского, с которым приехавши до Киева, ушел от него. Когда же по Киеву шатался, подмовили меня казаки сечевые, с которыми, севши в дуб, поехал до Сечи, и приехавши, пристал в курень каневский, где и названо меня Иваном Ляхом». «Родился я на Украине, в самый день Ивана Купала, какого года не знаю; мой отец Сидор Пересунька воспитывал меня до 9 лет, то есть учил работать да Богу молиться. После взяли меня в Сечь, где я при пане кошевом был молодиком, а в 20 лет меня взяли и записали в войско. В войске назвали меня Журбою, ибо я все молча работал, а после за то, что на чате проглядел, как поляки нашу добычу отняли, назвали меня Иваном Прислипою»[371]. «Родился он, казак Василий Перехрист, в польской области, губернии Чигринской, в местечке Чигрине, от евреина Айзика, и в 1748 году, будучи там по купечеству войска запорожского низового казаком куреня Пластунивского. Его, Перехриста, оттоль с Чигрина, с добровольного его в Сечь запорожскую желание привезено, где в Сечи будучим в то время начальником Киево-Межигорского монастыря иеромонахом Пафнутием Ямпольским; при чем были восприемники войска запорожского низового товарищество куреней Кущевского Лаврин Горб, Дядьковского Гаврило Шарый и Пластунивского Иван Макаров, в церкви сечевой Покрова Пресвятой Богоматери окрещен, и выконавши в той церкви на верность ее императорского величества присягу, в войску запорожском в Кущевском курене служил». Никита Корж в своем устном повествовании рассказывает так: «Я уроженец Новых Кодак, куда зашли мои предки из Гетьманщины. В Кодаках занимались хлебопашеством, скотоводством, пчеловодством и рыбной ловлей, а иногда и звериной охотой: ибо во время Запорожья везде над Днепром, с обеих сторон, были сильные и густые леса, и разного рода диких зверей множество. Проживши при родителях до 7 лет, взят был на воспитание крестным отцом в Сечь, где он был старшиной, а зимовник свой со скотоводством имел при реке Сухой Суре, где ныне я проживаю и в той самой хате, которую крестный отец мой выстроил и которая хата до сего времени существует… Крестный отец мой был от юности неженат; с молодых моих лет до женитьбы был я в послушании у крестного моего отца, как в Сечи при курени, так и в зимовнике по его хозяйству… Я был очень резв и проворен: однажды, едучи из Новых Кодак в Сечь и проезжая мимо высокой могилы, мы взбежали на ее вершину и, побегав несколько минут, стали спускаться. Товарищи пошли по утоптанной тропинке, а я вздумал идти прямо, но курган очень был крут, а трава сухая, я оступился, упал и покатился вниз как кубарь или корж. «Коржом, коржом свалывся!» – закричали казаки, и с того дня все меня звали Никитой, но по прозвищу Коржом. Мой крестный отец, узнав об этом, сказал мне: «нехай буде и Корж»[372].

Кроме взрослых, беспрерывно приходивших в Сечь, немало попадало туда и детей мужского пола. Как пишет о том Мышецкий: одних из них сами отцы приводили в Сечь, чтобы научить их там военному искусству; других казаки хватали на войне и потом усыновляли в Сечи; третьих, особенно круглых сирот, они брали вместо детей; четвертых, чаще всего «небожей», или «сыновцов», то есть племянников, выпрашивали у родителей; пятых просто приманивали к себе гостинцами и ласками и потом тайно увозили в Сечь[373].

Но всякому, кто бы он ни был, откуда бы и когда бы ни пришел на Запорожье, доступ был свободен в Сечь при следующих пяти условиях: быть вольным и неженатым человеком, говорить малорусской речью, присягнуть на верность русскому царю, исповедовать православную веру и пройти известного рода учение. По первому обязательству требовалось, чтобы поступавший в Сечь был дворянином, поповичем, казаком, татарином, турком, вообще всем, чем угодно, но не крестьянином, и кроме того, неженатым человеком[374]; впрочем, это условие часто обходилось, так как всякий мог назвать себя и вольным, и бессемейным; зато раз принятый в Сечь, казак должен был вести строго целомудренную жизнь и карался смертной казнью, если вводил в Сечь женщину, не исключая матери и сестры. По второму обязательству требовалось, чтобы поступивший в Сечь, если он не был русским, забыл свою природную речь и говорил казацкой, то есть малороссийской, речью[375]; это условие никогда и никем не нарушалось. По третьему обязательству поступивший в Сечь должен был присягнуть верно, неизменно и до конца своей жизни служить русскому престолу и принести о том присягу в церкви перед престолом Божиим[376]. По четвертому обязательству поступавший в Сечь должен был непременно исповедовать православную веру, признавать ее догматы, соблюдать посты, знать Символ веры и молитву Господню; если он был католик или лютеранин, должен принять православие, если же он был жид или магометанин, должен был креститься торжественно в «греко-российскую» веру[377]. По пятому обязательству поступавший в Сечь должен был сперва присмотреться к порядкам войсковым, изучить приемы сечевого рыцарства и потом уже записываться в число испытанных товарищей[378], что могло быть не раньше, как по истечении семи лет[379].