Книга Кайрос - Анастасия Монастырская

– Не надо… Мара, вы все знаете наперед. Как есть и как будет.

– Ты говоришь мне «вы»?

– «Ты» ничего не изменит. Но если ты хочешь…

Маро криво усмехнулась:

– Вы правы. Это ничего не изменит. Но я бы тоже хотела, чтобы вы поцеловали меня и сделали своей навсегда. И в минуты близости я бы называла вас…

– Мара!

– Минутная слабость, простите.

Он разлил остатки вина. Выпили молча.

– Ты пощадишь Киру?

– Она в событии. И только от нее зависит, захочет она выйти из него.

– Все будет плохо?

Мара вытерла рот и встала.

– Для кого как. Мне пора, Павел Сергеевич. Не провожайте. Большая девочка – сама доберусь.

Они смотрели друг на друга горячечно и жадно.

Мара сделала шаг вперед:

– Напоследок. Вы же знаете, как все будет. Это просьба приговоренного. Всего лишь…

Губы встретились. Поцелуй. Еще, еще, еще…

Она выгибалась в его руках, плавясь от холода и жажды, не в силах произнести единственного слова, которое и соединило бы их, и разделило бы навсегда. С усилием отстранилась.

– Мне пора. Я постараюсь спасти Киру, если она этого захочет. И… Алису… Но это будет сложнее.

– Может быть, я…

– Ничем не поможете. Только, пожалуйста, не облачайтесь в кимоно и не делайте сеппуку. Вы не самурай.

– Ты и это знаешь? Кайрос?

– Ведьма, – Мара сняла пелену с лица и предстала в истинном обличье.

Казус не испугался и не отшатнулся. Лишь с нежностью и печалью провел ладонью по ее лицу.

– Нам дано видеть то, что другие не хотят знать. И дано принимать это. Давайте попробуем выжить, хотя я и не знаю, для чего.

– Может быть, просто для того, чтобы жить?

– Может быть. Прощайте.

– Ты моя.

– Знаю.

Едва слышный щелчок двери разделил их навсегда.

* * *

Очередное утро субботы. Сара варила кофе и уговаривала себя, что сегодня все будет хорошо. Сегодня все будет совсем не так, как на прошлой неделе или два месяца назад. Сегодня все наконец-то изменится. Ведь когда-нибудь все должно измениться. Так почему не сейчас?

Нёбо обожгла горечь. В стекло – и это синоптики называют апрелем? – снова бились крупные белые хлопья. В сумке у дверей стандартный набор: фрукты, конфеты, бутылка хорошего коньяка, яркая игрушка – смешной желтый бегемот. На плюшевом пузе вышита ромашка. Любит, не любит… Не любит… Жизнь из глаголов с частицей «не». Сколько всего теперь уже не будет в ее жизни. Какой смысл думать об этом?

В ее доме все было в единственном экземпляре: одна кровать, один стол, стул, одна тарелка, одна чашка. Все старое, убогое, как и она сама. Сара поставила чашку на стол, и от удара она раскололась на две ровные половинки, залив стол коричневой жижей.

Ну и пусть! Какая теперь разница?!

Сапоги. Пуховик. Сумка. Лифт. Дорога знакома до мелочей. Ровно полтора часа до пункта назначения. Ровно пятнадцать минут на встречу. И ровно полтора часа обратно, с десятиминутным заходом в магазин. Бутылка водки, нехитрая закуска и забытье до понедельника.

Суббота – день родительского покаяния.

Как всегда, она приехала позже всех. Как всегда, вручила заведующему отделением конверт с деньгами, персоналу – скромные подношения. Как всегда, прошла в палату.

В ноздри ударил резкий запах мочи и немытого тела. Подавив рвотный рефлекс, Сара подошла к кровати у окна:

– Здравствуй, сынок. Я тебе бегемота привезла.

На поцелуй ее не хватило.

Пристроила бегемота на тумбочку. Села на гостевой стул. Огладила мокрыми ладонями старую трикотажную юбку.

– Как дела? Расскажешь?

В ответ – молчание.

Господи, зачем она только приехала?! Ничего сегодня не изменится. Ни-че-го.

Как и неделю назад Вадим-младший смотрел в одну точку. Из уголка рта текла белесая слюна. Огромная голова с выпуклым уродливым лбом. Искривленное тельце, и ни единого намека на разум. Овощ. Ее единственный ребенок – овощ. Такая у него судьба, как когда-то сказали в роддоме.

– Как дела, девочка? Яблочко будешь?

Нянечка Ирина Матвеевна оказалась, пожалуй, единственным человеком, которому Сара была небезразлична.

Сара взяла яблоко, надкусила. Как всегда, кислое.

– Все хорошо. На новую работу устроилась. Начальником.

– Начальником оно всегда лучше, – Ирина Матвеевна без тени брезгливости утерла Вадиму рот, и Сара вновь устыдилась собственных чувств. – Ни перед кем не надо отчитываться. Сама по себе.

– А Вадик?.. Есть изменения?

Вздох нянечки легкий, но без намека на надежду:

– Сама все знаешь, милая.

– Знаю.

– Вот и прими все как есть и перестань терзаться. Ничего тут не поделаешь. Судьба такая. А от судьбы не уйдешь – что на роду написано, то и будет. Бегемот-то какой красивый!

– Возьмите, – спохватилась Сара. – Вадику он ни к чему.

– Вот спасибо. Зарплаты у нас, сама понимаешь… А у внучка день рождения. Пять лет уже…

Бегемот тут же исчез, будто и не было. Вадик-младший на потерю не отреагировал.

Где-то есть здоровые дети, которым исполняется пять лет. Они нетерпеливо разворачивают подарки, задувают свечи на именинном торте, ходят в цирк… Они растут, взрослеют и умеют говорить.

Сара посмотрела на то, что было ее сыном. Даже за это она не могла ненавидеть Вадима. Во всем виновата она.

Это она родила больного ребенка.

Это она сдала его в приют.

Это она жила с чувством стыда и физического отторжения. Сара даже не помнила, когда последний раз прикасалась к сыну. Некоторые дети пахнут счастьем, некоторые – болезнью. Некоторые родительским стыдом.

– До свидания, сынок… – она старалась, чтобы голос звучал тихо и нежно, но сорвалась. Слова погнулись на языке, и во рту появился солоноватый вкус железа.

Вадим вдруг дернулся на материнский голос, протянул тоненькие, обтянутые желтой кожей руки. Будто хотел обнять.

Сара отшатнулась. На мгновение показалось, что в глазах сына мелькнула тень осмысленного сожаления, и это напугало еще больше.

– А-а-а! – завыл Вадик, покачиваясь на кровати. – А-а-а!

Он приподнялся, тело хрустнуло и плашмя упало на кровать.

Крик перешел в свиной, жертвенный визг.

– Ма… ма…

Сара заткнула уши и выбежала из палаты.