Книга Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

Она еще обдумывала детали своего безумного предприятия, а сама уже отворяла шкафы, разыскивая подходящее платье – попроще и поудобнее, длинный плащ… Так, провизию брать не стоит, у Данилы были полны чресседельные сумки, взять только денег… О, какое блаженство – платье без корсета и кринолина, как хорошо – просто заплести волосы в косу! Мария решила ни в коем случае не открывать sage-femme своего общественного положения и выдать себя за небогатую горожанку. Проворно одевшись, невесомо перебежала в Глашенькину комнатушку и, разбудив спящую горничную, наказала ей хорошо ходить за Данилою, а всем сказывать, будто барыня, из-за сломанной его ноги переволновавшись, слегла и беспокоить себя не велела. Мария надеялась, что более двух суток ее поездка никак не займет, а бывало, и время более долгое она барона не видела, так что мало вероятия, что ее mari[59] вдруг хватится своей нелюбимой жены.

* * *

Мамаша Дезорде оказалась весьма проницательной особой. Бросив один лишь взгляд своих тускло-черных глаз на молодую женщину в запыленном плаще, с растрепавшейся косою, едва стоявшую на подгибающихся ногах, вцепившись в повод загнанного, покрытого пеной коня, она озабоченно поцокала языком и проговорила:

– Кажется, я зря проклинала своих парижских соседей. Они заботятся, чтобы мой кошелек не опустел!

И Мария, почти теряя сознание от усталости, – путь занял не шесть, а десять часов, дался ценою невероятного напряжения, – едва не заплакала от счастья, что никому ничего не надо объяснять: мамаша Дезорде все понимала и знала, что делать.

Только когда Мария, уже раздетая, лежала на покрытом чистой холстиной кухонном столе, мамаша Дезорде, растопырив пальцы до красноты отмытых рук (у нее были замашки заправского хирурга), спросила своим грубоватым голосом:

– Ты уверена, что не хочешь этого ребенка?

Мария слабо кивнула. Ее неудержимо клонило в сон, но было ли это следствием усталости или дурманило сладковатое, пряное питье, которым обильно напоила ее мамаша Дезорде, она не могла понять.

– Странно, что ты не выкинула после такой скачки. Небось не сходила с седла от самого Парижа? Значит, у тебя очень крепкая матка. Видно, придется мне с тобой повозиться!

Мария только и могла, что слегка растянуть губы в подобии улыбки и пробормотать:

– Пожалуйста, прошу вас… сделайте это скорее! – а потом провалилась в сон.

Но сколь ни крепко было усыпляющее питье, сколь ни обессилила ее усталость, она все время ощущала, как с усилием ворочаются в ней ловкие руки мамаши Дезорде, причиняя тупую боль, от которой Мария иногда глухо стонала, но тут же вновь проваливалась в забытье. Потом вдруг настал ужасный миг, когда ей почудилось, будто чужие руки взяли ее за самое сердце и пытаются выдернуть его… но даже и эта мучительная боль не смогла разбудить ее.

Мария очнулась от того, что кто-то довольно свирепо хлестал ее по щекам, прикрикивая:

– Проснись! Да проснись же ты!

Ужасная догадка пронзила мозг: Корф все вызнал, нашел ее! Она с испуганным криком открыла глаза – и облегченно вздохнула, увидев перед собой широкое лицо повитухи. Та испустила ответный вздох:

– Ну и напугала же ты мамашу Дезорде! Никак не могла разбудить тебя.

Мария чуть повернула голову. Она помнила, что, когда ложилась на кухонный стол, солнце светило прямо в окошко, – там же оно было и сейчас. О чем же беспокоится мамаша Дезорде? И неужто все так быстро закончилось? Похоже, ей удастся воротиться домой в срок, и, даст бог, ее отлучка сойдет незамеченной.

– Всякое бывало у меня, – проворчала мамаша Дезорде, – но чтоб девка провалялась сутки в беспамятстве…

– Сутки?! – привскочила Мария, не веря своим ушам. – Да вы шутите?

– Больно надо! – буркнула повитуха. – Знала б ты, какого страху я натерпелась. Думала, придется ночью…

Она не договорила, отошла от стола и подала какой-то знак своему мальчишке, тихо сидевшему в уголке. Тот покорно поднялся и поволок из комнаты заступ с налипшими комьями земли. Маша пригляделась и увидела, что земляной пол в углу разрыт.

Мамаша Дезорде поймала ее взгляд и сконфуженно улыбнулась, пытаясь загородить угол своей высокой, костистой фигурой, но Мария вдруг все поняла и похолодела от страха. Здесь рыли яму… могилу для нее! Мамаша Дезорде решила закопать бесчувственное тело, чтобы скрыть следы смерти в своем доме – ведь если бы Мария не очнулась, выходило бы, что мамаша Дезорде прикончила ее своими стараниями. Ох, боже мой… Надо бежать, бежать отсюда!

Мария рванулась, но тут же вновь рухнула на подушку от сильнейшего головокружения. Пот необоримой слабости прошиб ее, однако у нее хватило сил отвернуться, когда мамаша Дезорде очутилась рядом и подсунула к самым губам кружку, над которой курился парок.

– Лежи тихо! – приказала она. – Это крепкий мясной бульон. Выпей – сил сразу прибавится. Да пей же ты! – прикрикнула она, разглядев ужас в глазах молодой женщины. – И ничего не бойся. Зачем мне твоя смерть, ну сама подумай! Я тут волосы на себе рвала, когда думала, что ты так и не очнешься!

В подтверждение своих слов она чуть сдвинула свой la vieille[60], и Маша увидела почти лысую голову. Выходило, будто мамаша Дезорде и впрямь с перепугу выдрала свои последние волосы! Это было так смешно, что страх оставил Машу и она с удовольствием глотнула из кружки горячего, крепкого, соленого питья, от которого кровь сразу быстрее побежала по жилам.

Мамаша Дезорде наблюдала за нею с умильной улыбкой, вовсе не шедшей к ее толстощекому хитроватому лицу, однако вполне искренней.

– Извини, я не хотела, чтоб ты видела это… – Она почти виновато кивнула в разрытый угол. – Это я от страха, понимаешь? Дома-то, в Париже, у меня все устроено как надо, все остается шито-крыто, случись неладное; а здесь надобности пока не было, ну, я и растерялась.

Мария понимающе кивнула. Уж конечно, у такой проныры, как мамаша Дезорде, все должно быть предусмотрено. Наверняка в ее конуре на улице Венеции есть какой-нибудь подвал, куда она спускает тела несчастных женщин, которые умирают во время avortement, а потом, под покровом ночи, уносит их из дому и закапывает ли где-то, сбрасывает ли в Сену – бог весть, однако репутация мамаши Дезорде не страдает.

Странно: от доверия, которым к ней прониклось это чудище с руками по локоть в крови невинных, Мария совсем перестала бояться. Что ж, существует ведь множество женщин, которые возносят за мамашу Дезорде благодарственные молитвы, вот и она сама будет вечно поминать ее добрым словом, – так стоит ли судить sage-femme за то, что она заботится о собственной безопасности?

– Я никому не скажу, – твердо пообещала Мария. – Будьте спокойны, клянусь!

Лицо старухи прояснилось:

– Спасибо, голубушка. Сказать по правде, я уж подумывала покончить с этим ремеслом: больно уж хлопотное, ненадежное… хотя знала бы ты, как играет кровь, когда эти глупые девчонки молят меня о помощи, а потом благодарят, целуют руки, называют благодетельницей! Право слово, никакая мать не делает столько для своих дочерей, сколько я – для этих grues![61] А ведь частенько приходят ко мне и знатные дамы… вроде тебя! – Она лукаво усмехнулась, и Мария невольно улыбнулась в ответ, понимая, что маскарадом своим не смогла ввести опытную повитуху в заблуждение. – Иной раз кажусь себе всемогущей, словно… господь бог! – Она опять перекрестилась, словно извиняясь перед господом. – Ты и не представляешь, чего только я не делывала! – Она игриво шлепнула Марию по руке. – Однажды я даже сделала девственницу из шлюхи!