Книга Белая кошка в светлой комнате - Лариса Соболева

Молоденький паренек с винтовкой у ноги вытянулся, когда Фрол остановился напротив него и участливо спросил:

– Как служба?

– Хорошо, товарищ Самойлов!

– Слышь, сгоняй-ка за водкой…

– Я ж на посту… – растерялся паренек. – Не могу. Нарушение устава.

– Как разговариваешь со старшим по званию? Скажешь наверху, я послал по просьбе Якова Евсеевича. Вот деньги, адрес, там всегда дадут. А я вместо тебя подежурю.

Паренек не стал перечить: раз начальство приказывает, так тому и быть. Забрал деньги, отдал винтовку и помчался наверх. Глупыш. Фрол мигом приставил винтовку к стене, взял нужные ключи.

Огарев не спал, поднялся, едва заскрежетала дверь на петлях, и принялся застегивать пуговицы кителя, щурясь от тусклого света, проникавшего из коридора.

– Георгий Денисович, – шепотом позвал Фрол. – Выходите.

– Куда? – насторожился Огарев. – На допрос?

– Попробую вывести вас… Караульных немного, в здании пусто. Руками обойдемся, а на выходе придется пострелять, я принес для вас…

– Не сметь! – яростно зашипел Огарев. – Никаких побегов!

– Георгий Денисович… – начал было Фрол.

– Молчать! – так же яростно прошипел Огарев. – Мальчишка! Дурак! Подумай о Лене и ребятах. Вон из камеры!

– Вас расстреляют, уже вынесен приговор трибунала, – привел последний довод Фрол. – У нас мало времени.

Георгий Денисович низко опустил голову. Как ни готовился он к неизбежности, а явилась она неожиданно.

– Я должен был пустить себе пулю в лоб еще в тридцать седьмом, когда расстреляли Тухачевского, – с чувством раскаяния произнес он. – За ошибки следует расплачиваться жизнью, а я совершил главную ошибку – поверил, что это все воля народа, а не кучки параноиков. Но я не сделал этого из-за жены и детей, не сделаю и сейчас ради них же. Ты подумал, что с ними будет? Да и мы погибнем. Я офицер, а не трус.

– Георгий Денисович… – не терял еще надежды уговорить его Фрол. – Мне приказано командовать вашим расстрелом. Вы понимаете, что я не смогу?

– Не понимаю. Ты офицер? Будь любезен, исполняй приказ, каким бы он ни был. Даже если тебе прикажут стрелять в меня, ты должен стрелять. Я тебя прощаю, думай об этом. – Огарев на секунду задумался, сведя брови к переносице и поглаживая ладонями колени. – Узнаю Якова. Сам едва жив, а устраивает эксперименты над людьми, потому что ничтожество не желает покидать мир в одиночестве. Забрать с собой в могилу здоровых и сильных людей для него радость.

– Я не хочу доставлять удовольствие чахоточному зверюге, который возомнил себя царем.

– Да какой он зверюга? Так, мышь. Мышь даже если и станет царем, то подрастет до уровня жалкого крысенка, способного нападать и кусать, лишь когда есть уверенность, что ее не раздавит сапог. Яков проверяет тебя.

– Проверка… – зло процедил Фрол. – Что я должен доказывать и кому? Палочке Коха? Меня переворачивает всего, когда я слышу слово «проверка».

– Не пройдешь испытания – уничтожит, как меня, а ты единственный, на кого я могу оставить Лену и детей. Одни они пропадут. Помни об этом и пройди испытание, Фрол, тогда я уйду из жизни со спокойным сердцем.

Фрол присел рядом на жесткую кровать, на которой заключенным разрешалось лежать только в ночное время, мотнул головой:

– Не смогу.

– Сможешь. Это мой приказ.

Они помолчали. Потом полковник спросил тихо:

– Как они?

– Выселили их. У меня живут, я сплю на кухне.

– Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Не горюй, Фрол, человеческая жизнь в масштабах истории песчинка. Лишь бы она не стала недоразумением, в противном случае, оглядываясь назад, умирать мучительно.

– Вам страшно…

Фрол не смог закончить фразу. Сам неоднократно просыпался по ночам, видя себя во снах у стенки. Не было этих жутких сновидений во время Гражданской. Может, потому, что молодость мнит себя бессмертной?

– Как тебе сказать… – после паузы произнес Огарев. – Умирать всегда страшно. Но я готов. Только груз лежит на душе, мучительный груз. Я все думаю: как это произошло? И ведь я был частицей той силы, которая отбросила мою Россию на столетия назад. В душе ищу себе оправдания и, знаешь, нашел. Нас оправдывает одно: мы верили в то, что делали, но история не прощает заблуждений. Никому. Она наказывает нас, позже накажет потомков, так как ничто не проходит бесследно, и тем, кто придет за нами, придется платить по нашим счетам. А сегодня расплачиваюсь я, и у нас с тобой нет выбора. Уходи, Фрол.

Но тот все медлил. Спросил тихо:

– Как я буду смотреть Лене и мальчикам в глаза?

– Как смотрят порядочные люди, – твердо сказал Огарев, положив руку на плечо Фрола. – Это моя воля, ты обязан ее исполнить. У тебя есть карандаш и бумага?

Самойлов достал из нагрудного кармана блокнот и остро заточенный огрызок карандаша, отдал полковнику. Тот настрочил несколько строк, протянул другу:

– Отдашь Лене, когда меня не станет. И вот еще что… Будет война с Германией…

– Будет? Вы думаете?

– Год-два, и будет. Пусть наверху закрывают глаза, но ты сам должен это понимать. Переправь Лену и ребят куда-нибудь за Урал, дальше не пройдут.

Они встали, крепко обнялись. Затем Георгий Денисович чуть отстранился, заглянул в лицо Фрола, ободряюще подмигнул и снова обнял его.

– Прикажи опричникам Якова стрелять в сердце, а теперь прощай, – были его последние слова, сказанные Фролу.

Самойлов закрыл дверь на засов, потом повернул ключ в амбарном замке. Шел он по коридору, глотая удушливые слезы, и даже в этом состоянии искал выход. В том-то и беда – выхода не было, Огарев связал его обещанием позаботиться о своей семье. Если б не это, Фрол разнес бы бесовский приют в пух и прах. Умирать – так с канонадой! Он успел повесить ключ и закурить папиросу, как прибежал взмокший паренек с литрухой водки.

– Молодец, быстро сбегал, – хлопнул его по плечу Фрол.

– Старался, – вытирая рукавом гимнастерки потное лицо, сказал тот.

Вернувшись в кабинет, Самойлов поставил водку на стол и стал обводить долгим тяжелым взглядом каждого из спящих, поклявшись: «Обязательно дознаюсь, кто написал донос. Рука у меня крепкая…»

– Я даже не предполагал, что люди попадали в такие страшные обстоятельства, – позволил себе высказаться Вадик.

– Потому что достаточно полного освещения тех событий наши современники не получили, – на все был ответ у Регины Аркадьевны. – Когда мы слушаем о тысячах репрессированных, разве думаем о них, как о живых? Нам преподносят цифры, а за каждой цифрой стоит человек. Помимо того, что были изуродованы судьбы, отняты жизни, людей уничтожали и морально, а это пострашнее смерти.