Книга Постумия - Инна Тронина

И вот, наконец, полдела сделано. Я сижу в компании, которая, наверное, целиком присутствует в циркулярах Интерпола. Кто-то из великих сказал, что всё самое вкусное или вредно, или аморально, или противозаконно. И здесь особенно это чувствуется.

Среди моих нынешних собутыльников есть потомственный бандит – Филин, он же Пётр Филинцев. Его отца должны были расстрелять за разбой и убийства. Но так получилось, что пули закончились на маньяке-педофиле Сергее Головкине по кличке «Фишер», который оставил 14 трупов. Случилось это в августе 1996 года.

Прошло уже больше восемнадцати лет. А Филинцев-старший всё ещё сидит в колонии «Полярная сова», на Ямале. И не оставляет надежды выйти по УДО – хотя бы из-за возраста. Мечтает наконец-то обнять жену и выросших деточек.

Поляк Здислав Колоницкий, француз Оноре Арман, армянин Серж Погосян, двое русских – тот самый Петя Филинцев и Лёша Купоров – на этот вечер стали моими френдами. Кабардинец Казбек Мавлиев уже уехал на своём «Порше», покрашенном под чистое золото.

Но никто, кроме Печенина, сейчас меня не волновал. По легенде мне нужен только он. Нужно было поскорее вытащить его из этой компании, пока никто не спугнул. В то же время, некоторые ребята мне нравились. К примеру, месье Арман. Он родился в 16-ом округе Парижа – одном из самых дорогих районов. У его отца там был особняк. А сам Оноре и сейчас боялся простого полицейского комиссара. Он с детства видел на другом берегу Сены Эйфелеву башню, но не мог запросто «порешать вопросы» с чиновниками. Я плохо представляла, как такое может быть, но приходилось верить на слово.

Я заметила, что Оноре уже облизывается на Лёльку. Делает ей всякие скабрёзные знаки. Например, постукивает кулаком в открытую ладонь и бессознательно щёлкает пальцами. А меня приметил вовсе не Печенин, а какой-то «макаронник» из-за дальнего столика.

С его происхождением определилась сразу. Восторженно глядя на меня, толстячок трогал пальцем двойной подбородок. Самое смешное, что мы встретились с ним ещё раз, совершенно случайно – причём уже в Москве. Похоже, это была судьба, но я бездарно упустила свой шанс.

Мне не нужно заглядывать в паспорт, чтобы определить национальность мужчины. Немцы, например, то и дело грохочут пивными кружками, а свой восторг выражают крепкими словечками. Испанцы долго елозят по руке влажными горячими губами, хоть ничего особенного в постели не демонстрируют. Больше всего я жалую пиндосов. Долго не думают, слова зря не тратят. Зато трахают без перерыва по полчаса – как я люблю. Наши бывают разными, как сама Россия. У южан одни привычки, у северян – другие.

Между прочим, Лёлька согласилась только посидеть рядом со мной за столиком. Сразу же предупредила, что никакого интима не потерпит. Но для того, чтобы не вызвать подозрений, её должен «снять» один из сотрудников Старика. А-а, вот он и появился, наконец! Шлёпнулся рядом с Лёлькой – на тот стул, где недавно сидела я. А французу пусть обломится за то, что ввели против России санкции! Мы им ещё и Бородино припомним! Шутка.

И всё-таки мне страшно, как ночью на кладбище. Такое было всего один раз. Я тогда лежала на крышке палисандрового гроба – в чёрном эротическом белье, чулках и туфельках. Богатые клиенты, для которых предназначался товар, должны были избавиться от страха перед смертью. Поверить, что на том свете тоже можно придаваться страсти.

Конечно, католики-итальянцы подняли скандал. Обещали пожаловаться Римскому Папе. Многие модели под влиянием родственников отказались сниматься. А я, круглая сирота и отпетая грешница, хорошо тогда заработала. Выкупила машину из лизинга, сменила развалившуюся мебель в квартире на «Просвете», а также у бабули на Лесном.

Тогда невестка Кристина торчала дома, а за всех молотил один Богдан. Без моей помощи родне пришлось бы туго, что бы они теперь ни говорили. С тех пор у меня остался рекламный каталог похоронной фирмы, где были представлены зажигалки, часы и портсигары в виде гробов. И это – кроме привычного ассортимента. Почему-то всегда вспоминалось именно это, когда за плечом стояла опасность.

Один раз мы едва не встретились с Печениным в отеле «Индиго». Меня срочно выдернули из дома. Я едва успела надеть вечернее платье. Поверх – норковую шубку «Джаз» необычного кроя – писк сезона. Но, пока ехала до центра со своей периферии, получила отбой. Оказывается, за это время Печенин уже снял проститутку, надел «мужскую норку» – шубу «Форест». И уехал из ресторана на сливовой «Hyundai Tisson» с диодными фарами и подмосковными номерами.

Это произошло как раз Восьмого марта, и я опять вспомнила про Рахмона. Я ничего о нём не спрашивала, но думала часто. И особенно после того, как в положенный срок не дождалась «критических дней», а тест показал две полоски. Конечно, я боялась, что «гости» придут в самый неподходящий момент, и я не смогу заарканить Печенина. Есть, конечно, мужики, которых такие штучки возбуждают. Но вкусов Леонида Иосифовича я не знала, и потому нервничала.

Сейчас, мило болтая со всеми мужчинами сразу, я мысленно крыла по всем падежам своего гинеколога. Тупая врачиха велела мне на время прекратить приём противозачаточных таблеток. Впрочем, дело привычное. Закончим с Печениным и запишемся на аборт. Мне второй ребёнок только в страшном сне может присниться.

– Здислав, ты не веришь, что я достану тебе Орден Золотого руна? Цепь – из золота, со шкурой барана. Носится на красной шейной ленте. Верно – им чаще всего награждались католики. У твоего предка такой орден вполне мог быть. Ты прикинь по датам. У моего экземпляра вытянутая форма – времён Филиппа Доброго…

Колоницкий что-то прошептал Печенину на ухо, показывая глазами на меня. Тот махнул рукой, словно отгоняя муху.

– Ты подумай, подумай! Не сомневайся. Я подделками не торгую. Хочешь, приезжай завтра в Комарово. В баньку сходим, то да сё. Репутацией я очень дорожу…

– Не боишься на «фазенде» держать свои артефакты? – Филинцев улыбался, но глаза его были злыми.

– Ни одна сука без меня не найдёт ничего. – Печенин налил себе джина с тоником, кинул в рот оливку. Потом пожевал маринованный лук. – Вы отца-то трахаться не учите. Поживите сперва с моё. Ты, Петя, ещё под стол пешком ходил, а я уже начинал свой бизнес. При «совке», между прочим. Серж, ты чего загрустил? Коньяк будешь?

– Давай, – вяло согласился Погосян. Он взял ломтик лимона, чтобы закусить, чем страшно рассердил Оноре.

Мешая французские и русские слова, месье Арман сообщил, что закусывать коньяк лимоном – сущее варварство. Так, дескать, делают только в России. В идеале коньяк вообще не закусывают, чтобы насладиться букетом. Но если уж непременно надо закусить, лучше взять грушу или сладковатое яблоко.

– Ну, ты, попугай, потише! – немедленно взвился Купоров. Аллергия на Запад проявилась у него тотчас же. До этого Лёша молча хлестал водку, зажёвывая селёдкой и картошкой. Глаза его налились кровью, ноздри превратились в чёрные дыры. – Ты в России, понял?! Не с твоим уставом в наш монастырь ходить! Как пили, так и будем пить – тебя не спросим. Благородный больно, параша. Чего припёрся к нам? Жрал бы своих лягушек, хачок!