Книга Катушка синих ниток - Энн Тайлер

– Может, это из чьего-нибудь сада?

Все лучше, чем от флориста. Но Аманда, сидевшая рядом с сестрой, шепнула в ответ:

– Не слишком ли поздно для цветов, осень же?

Говорить нормально не запрещалось, но они почему-то робели. Никто толком не знал, каков похоронный этикет – кого приветствовать, куда смотреть, кому после службы тайком сунуть конверт с деньгами. Уже дважды этим утром Аманда звонила Ри Бэском за советом.

Дети сидели в дальнем конце, Сьюзен – посередине, как приезжая и потому самая интересная. Ред по настоянию Аманды занял место у прохода. Вдруг кто-то из друзей захочет подойти и выразить соболезнования, объяснила она. Но Ред именно этого и боялся, а потому сидел нахохлившись, будто птица под дождем, и упорно сверлил взглядом свои колени.

Преподобный Элбин вошел через боковую дверь рядом с пианино. Эдди, так он попросил себя называть. В черном костюме, очень светловолосый, на удивление молодой и до того белокожий, что, казалось, видно, как в его жилах течет кровь. Он первым делом наклонился к Реду и пожал его правую руку обеими ладонями, а после спросил Аманду, есть ли у нее список тех, кто собирается выступить с речью. Когда он приходил к ним домой, они еще ничего не решили, но теперь Аманда протянула ему лист бумаги. Эдди просмотрел, кивнул:

– Замечательно. А как это произносится? Элайза?

– Элиза, – строго ответила Аманда.

Джинни рядом с ней напряглась. Он еще не запомнил? Плохой знак.

Священник положил бумагу в карман пиджака и сел у аналоя на стул с прямой спинкой. Скамьи сзади постепенно заполнялись приглашенными. Уитшенки слышали шаги, разговоры, однако не оборачивались.

Преподобный Элбин, он же Эдди, будучи у них дома, посетовал, что не знал Эбби лично.

– Я служу в Хэмпдене всего три года, – объяснил он. – Жаль, что не успел познакомиться с ней. Уверен, она была очень милая пожилая леди.

От слов «пожилая леди» лица Уитшенков сделались каменными. Этот человек представления не имеет об Эбби! Воображает себе какую-то старую перечницу в ортопедических башмаках.

– Ей едва исполнилось семьдесят два, – сочла нужным заявить Джинни и вздернула подбородок.

Но этому юнцу семьдесят два года, должно быть, казались возрастом более чем преклонным.

– Да, – сказал он, – всегда есть ощущение, что еще не пора, еще слишком рано. Однако Господь в великой мудрости Своей… Скажите, мистер Уитшенк, у вас есть особые пожелания касательно церемонии?

– У меня? Да нет, – ответил Ред. – Нет, я не… я… мы в нашей семье с похоронами особо не сталкивались.

– Понимаю. Тогда позволю себе предложить…

– Моих родителей, конечно, в живых-то уже нет, но они, как бы это сказать, ушли внезапно. Машина заглохла на железнодорожных путях. Я тогда, видно, в шоке был и, правду говоря, не очень-то помню, как их хоронили.

– Это, наверное, оттого…

– Если подумать, я, похоже, так толком и не осознал, что это действительно произошло. Скатилось с меня, как вода. И впечатление, что ужасно, ужасно давно, а на самом деле всего лишь в шестидесятых. В наше время! Мы тогда уже человека в космос запустили. Да что там, мои старики застали и противомоскитные оконные сетки в алюминиевых рамах, и фальшивые накладные средники, и щитовые двери и ванны из стеклопластика.

– Вообразите… – вымолвил преподобный Элбин.

Короче говоря, общение с пастором мало что прояснило, и никто не знал, чего ждать, когда священник подошел наконец к аналою. Пианино смолкло.

– Помолимся, – призвал он и поднял вверх руки. Все встали; заскрипели скамьи. Священник закрыл глаза, но из всех Уитшенков лишь Нора последовала его примеру. – Отец небесный, – глухим голосом заговорил отец Элбин, – мы просим Тебя утешить нас, собравшихся в храме Твоем этим утром, в нашей неизбывной скорби. Мы просим…

– Эта женщина, Атта, здесь, – шепнула Джинни мужу.

– Кто?

– «Сиротка», которая приходила на ланч в прошлом месяце, помнишь?

Очевидно, Джинни, вставая для молитвы, успела оглянуться и посмотреть, кто пришел. Потом обернулась еще раз:

– О! Тут и женщина, что была за рулем. С кем-то. С мужем, наверное.

– Вот бедолага, – отозвался Хью.

Женщина, сбившая Эбби, приходила к Уитшенкам через день после несчастного случая. Очень расстроенная, она без конца извинялась, хотя полиция точно установила, что ее вины в аварии нет. Но она твердила, что бедная собачка так и будет стоять у нее перед глазами до конца дней.

– Собралась куна народу, – шепотом сообщила Джинни, но Аманда взглядом заставила ее умолкнуть.

Эбби не указала конкретного отрывка из Библии, и преподобный Элбин выбрал его сам – длинный пассаж из притч Соломоновых о добродетельной жене. Что же, хорошо. Уитшенки не усмотрели в этом ничего оскорбительного. Затем пели гимн «Вот я, Господи», но никто в семье не знал слов. Очевидно, преподобный Элбин счел возможным откорректировать распоряжения Эбби и несколько расширил музыкальную программу церемонии, что, впрочем, оказалось к лучшему. Джинни потом сказала, что, слушая гимн, представила маму входящей в рай бодро и деловито, как истинный соцработник: «Вот я, Господи! Говори, что надо делать?»

Кое-что Эбби все-таки указала – стихотворение Эмили Дикинсон «Кто боль чужую облегчил». Аманда прочла его вслух у аналоя, предварительно поприветствовав и поблагодарив всех за то, что пришли. Она единственная из детей Реда и Эбби выразила желание произнести речь. Денни заявил, что в таких вещах не силен, Джинни боялась расплакаться, а Стем отказался без объяснений.

Но выступить вызвалась и Меррик. Подумайте! Вот неожиданность. Она прилетела из Флориды, как только узнала о случившемся, явилась в дом, готовая засучить рукава и начать распоряжаться. Аманда кое-как от нее отделалась, но отказать ей в праве сказать на похоронах несколько слов не мог никто.

– Я знакома с Эбби дольше всех остальных, – начала Меррик. – Даже дольше Реда!

Она встала не за аналой, а рядом, как будто для того, чтобы собравшиеся как следует разглядели ее черное платье с асимметричным подолом.

– Я знала Эбби Далтон с ее двенадцати лет, – продолжала она. – Маленькую бестолковую девчонку из Хэмпдена. Ее отец держал магазинчик хозтоваров, из тех, знаете, куда случайно попадаешь и говоришь: «Ой, простите! Извините! Тут подвал частного дома, а я вломилась!» Лопаты, грабли, тачки, все вместе, грудой, мотки веревки… с потолка цепи свисают и лезут в глаза, и кошка спит на мешке семян. Но знаете что? Эбби в нашей школе оказалась главной… движущей силой! Ей нисколько не помешало ее происхождение. Она была как фейерверк, и я горжусь тем, что она моя ближайшая, любимейшая подруга. – Тут губы ее задрожали, Меррик прикрыла рот кончиками пальцев и, замотав головой, поспешно вернулась на место рядом со своей свекровью. Остальные Уитшенки воззрились друг на друга, широко распахнув глаза, – все, включая Реда.