Книга Супруга без изъяна, или Тайна красной ленты - Диана Чемберлен

На мгновение Оливия потеряла дар речи, пытаясь понять, кто из них двоих пришел в большее замешательство.

– Нет, – наконец выдавила она. – Я беру уроки у человека, с которым Анни раньше делила мастерскую, и он…

– Том, так, кажется? Том как-его-там. Носит прическу как у девушки.

– Все верно. Том Нестор. Вы с ним знакомы?

– О! – Мэри улыбнулась, демонстрируя прекрасные ровные зубы, удивительные для женщины ее возраста. – Мы встречались пару раз. Так, значит, это Том заставил тебя поработать вместо Анни?

С соседней качалки донеслось негромкое похрапывание Джейн.

– Видите ли, все не совсем так, – Оливия словно оправдывалась. – Я увидела стопку журналов, и Том объяснил мне, что Анни раньше привозила их сюда. А я работаю добровольцем в приюте для женщин, вот и решила завезти вам журналы…

– Ты работаешь еще и в этой адской дыре?

– Там не так плохо.

– Нет, детка, тебе не следует там бывать. – Мэри похлопала по подлокотнику пустой качалки. – Садись-ка.

Оливия посмотрела на часы. Она уже опаздывала, но старая женщина пробудила ее любопытство. Оливия села на краешек качалки.

– Ты красивая девушка, – заметила Мэри.

– Спасибо.

– Ты напоминаешь мне мою дочь Элизабет. У нее были такие же волосы, как у тебя, шелковистые, темные. И такие же грустные глаза.

Оливия отодвинулась от Мэри. Она не хотела, чтобы кто-то разглядел печаль в ее глазах.

– Но ты ни капельки не похожа на Анни.

– Я знаю, – ответила Оливия. – Я видела ее фотографии.

– Держу пари, что ты не похожа на нее не только внешне.

Оливия почувствовала себя оскорбленной, и это не укрылось от внимания Мэри. Она торопливо заговорила снова:

– И это только к лучшему, детка. Ты – это ты, а Анни – это Анни. Сделала бы ты то, что сделала она? Заслонила бы собой женщину, которую грозил пристрелить муж?

Оливия и сама не раз задавалась этим вопросом.

– Hу, мне хотелось бы думать, что…

– Черта с два ты бы так поступила. Инстинкты всегда берут верх, каждый сражается за себя, за свою семью. И так и должно быть. – Мэри облизала губы, посмотрела на улицу, на кукол в витрине магазинчика. – Анни была хорошей девочкой, но иногда вела себя как дура.

Оливия не знала, что на это сказать. Она уставилась на газету, лежавшую на коленях у старой смотрительницы маяка. Кроссворд был почти разгадан.

– И этот твой муж, – продолжала Мэри. – Он очень нервный. Ты должна кормить его капустой с морской солью и лимоном. – Она улыбнулась. – Капуста с морской солью хорошо для его нервов. И ты скажи ему, чтобы он навестил меня снова. Пора. У меня есть что ему порассказать, и одному господу известно, сколько продержится этот котелок. – Мэри коснулась пальцами виска.

– С моей точки зрения, вы абсолютно здравомыслящий человек, миссис Пур.

Оливия встала, нагнулась, чтобы подобрать пакеты, выпрямилась и охнула от их тяжести.

– Ты в последний раз привозишь сюда журналы, договорились? – сказала Мэри.

Оливия нахмурилась:

– Я не понимаю. Я думала…

– Приходи в любое время, но не делай вместо Анни ее работу.

После ухода Оливии Мэри откинулась на спинку качалки и закрыла глаза. Она достаточно долго разгадывала кроссворд, хватит на сегодня. Мэри знала, что Джейн проспит до ужина. Ей и самой неплохо было бы отдохнуть, но лицо Оливии стояло у нее перед глазами. Правда ли она похожа на Элизабет? Вероятно, нет. Если говорить честно, то Мэри почти совсем не помнила лица собственной дочери. Оно словно застыло, памятное ей по тем немногим фотографиям, которые у нее сохранились. Три года, восемь лет, пятнадцать. Последний снимок сделали накануне того дня, когда она сбежала. Мэри не забыла, как выглядела Элизабет в тот последний раз, когда она ее видела. Это было два года назад, Элизабет лежала в гробу. Мэри ни за что бы ее не узнала – пятьдесят восемь лет, совершенно седые волосы и кожа восковой бледности.

Подруга Элизабет, одна из тех, которыми дочь обзавелась в Огайо, прислала Мэри письмо и сообщила, что Элизабет потеряла сознание на работе и так и не пришла в себя. Мэри решила поехать на похороны, чтобы отдать последний долг.

Ее отвезла Анни, и им потребовалось много времени, чтобы добраться до места. Может быть, и несколько дней. Этого Мэри не помнила. Она проспала почти всю дорогу, пока Анни во весь голос подпевала радио. Мэри иногда просыпалась, слышала ее пение, удивлялась тому, сколько сил вкладывает Анни в исполнение, будто находится на сцене. Мэри даже несколько раз хихикнула про себя. Но она тут же чувствовала себя виноватой за то, насколько ей комфортно в обществе Анни, а ее умершая дочь остается для нее совершенно чужой.

Во время этого путешествия Анни заботилась о Мэри, и впервые за все годы их знакомства Мэри больше нуждалась в Анни, чем та в ней. Выехав с Внешней косы впервые за многие годы, Мэри неожиданно почувствовала себя на свой возраст – восемьдесят семь с половиной лет. Это произвело на нее почти такое же впечатление, как и лежавшее в гробу безжизненное, незнакомое тело дочери. Мэри вдруг осознала собственную бренность. Она чувствовала себя совершенно сбитой с толку, не помнила дней, не различала часов. Иногда Мэри забывала, какой год на дворе.

Чужие люди на похоронах обращались с ней как с очень старой женщиной, иногда разговаривали поверх ее головы, словно ее там не было. Анни стала ее глазами и ушами и ее памятью. Мэри не раз ловила на себе тревожный взгляд своей молодой подруги, чего она раньше никогда не замечала. Анни плакала на похоронах Элизабет, но Мэри знала, что оплакивает она не пожилую женщину, с которой никогда не была знакома, а ее, старую смотрительницу маяка. Ей хотелось заверить Анни, что с ней все в порядке, что той не надо ни о чем беспокоиться. Но истина состояла в том, что за пределами Киссривер Мэри Пур чувствовала себя старой развалиной.

Она с радостью вернулась домой после того длинного утомительного путешествия. Мэри неловко выбралась из машины Анни и тут же почувствовала, как вместе с холодным соленым воздухом к ней возвращается молодость. Она хотела даже взобраться на маяк, но Анни уговорила ее этого не делать. Анни приготовила ужин и только потом поехала к своей семье, все хлопотала вокруг Мэри, словно та была беспомощным ребенком.

Прошло всего полтора дня после возвращения Мэри в Киссривер, когда она упала. Оглядываясь назад, она была бы рада сказать, что ей что-то попало под ноги, но на самом деле она просто шла через кухню, потеряла равновесие и упала. Боль пронзила ее бедро и руку, да и щекой Мэри крепко ударилась о кафельный пол. Она не могла пошевелиться. О том, чтобы встать, и речи быть не могло.

Два дня и две ночи Мэри пролежала на полу. Пол стал таким же холодным, как песок на берегу, потому что камин в гостиной погас, а на Киссривер налетел холодный фронт. Мэри то теряла сознание, то приходила в себя, пыталась заставить мозг работать, вспоминая по имени каждого из нескольких десятков спасателей, работавших на пляже за последние годы.