Книга Ответный сталинский удар - Василий Галин

Чехословаки однозначно восприняли поведение Франции как предательство. После Мюнхена глава французской военной миссии в Чехословакии генерал Л. Фоше писал Даладье: «Антифранцузские демонстрации снова имели место в Праге. Французский посланник говорит мне, что ему каждый день присылают ордена. Директор Французского института сказал мне, что будут распущены многие секции «Alliance francaise». Французские дипломы возвращают в институт… Я не могу забыть, к тому же, что однажды Вы сами… поручили мне заверить президента Бенеша, что нападение на Чехословакию немедленно приведет к выступлению французских сил. Воспоминание об этой миссии не в малой мере содействовало моему решению просить Вас освободить меня от моих обязанностей».

Комментируя Мюнхенское соглашение, У Черчилль писал позднее: «Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть… Решение французского правительства покинуть на произвол судьбы своего верного союзника Чехословакию было печальной ошибкой… Мы вынуждены с прискорбием констатировать, что английское правительство не только дало свое согласие, но и толкало французское правительство на роковой путь».

С Францией теперь не считались не только чехи, но и Германия. Гитлер после Мюнхена презрительно «называл линию Мажино пограничной полосой народа, готовящегося к смерти». Когда же посол Франции попытался передать протест по поводу окончательного раздела Чехословакии, статс-секретарь фон Вайцзекер откровенно и заслуженно послал… посла Франции. В самой Франции после Мюнхена политика правительства сдвинулась резко вправо, был разогнан Народный фронт и запрещена компартия. 6 декабря 1938 г. Франция подписывает с Германией пакт о ненападении. Журналистка Ж. Табуи в то время передавала впечатления английского чиновника, ставшего на званом обеде свидетелем разговора двух французских генералов. Они обсуждали, не лучше ли для Франции быть захваченной Гитлером, чем стать победительницей благодаря армиям Сталина. «У нас подобные слова в устах военных руководителей были бы расценены как измена, но вокруг этого стола с ними согласились, что показалось мне зловещим предзнаменованием».

Лаваль еще в 1935 г. заявлял: «Мое германофильство… — это пацифизм французского народа; без улучшения отношений Франции с Германией мир не осуществим». В 1936 г.

Мандель утверждал, что «никто не решится предстать перед избирателями, как сторонник войны и защитник непримиримых позиций в отношении Германии… Выборы [в мае] должны пройти под знаком пацифизма». Советский посол, прибывший в Париж в 1938 г., был обескуражен: «Когда присматриваешься здесь к печати, больше чем наполовину захваченной фашистскими руками, к роли банков, трестов, реакционной военщины, когда наблюдаешь этот панический страх, смешанный с пиететом перед германской силой, немецкой «мощью», когда изо дня в день являешься свидетелем вечных оглядок, уступок, постепенной утраты своего собственного, самостоятельного лица во внешней политике, когда, наконец, видишь, как с каждым днем все больше и больше наглеет и подымает голову фашизм, то невольно возникают тревожные мысли и сомнения»….

Эти сомнения подтвердила германская агрессия против Польши, когда Франция и Англия, в очередной раз предали страну, которой дали свои гарантии. Когда настал черед самой Франции, как отмечал Кестлер: «Многие наблюдатели событий 1940 года удостоверились по собственному опыту: примерно сорок процентов французского населения было настроено либо откровенно прогермански, либо вполне безразлично».

Отношение Франции к войне довольно красноречиво характеризует история с ее авиацией. Ж. Моне вспоминал: «…В области авиации наше отставание было реальным и угрожающим…, в то время, как Гитлер и Геринг гордо объявляли о рождении Люфтваффе… у них уже была тысяча истребителей-«мессершмиттов», превосходящих в скорости все французские и английские самолеты». Франция располагала всего 600 устаревшими боевыми самолетами. Даладье ехал в Мюнхен с уверенностью: «Немцы могут разбомбить Париж в любой момент». Когда же французы попытались заказать 1600 самолетов в США на сумму 85 млн. долл, секретарь казначейства США ответил, что французское «правительство не располагает внешними вкладами, которые позволили бы ему выплатить такую сумму в течение года». Выход предложил Буллит: «Четыре миллиарда золотом покинули Францию за последние четыре года. Часть этих капиталов осела в Соединенных Штатах, и американское правительство могло бы помочь разыскать их в соответствии с трехсторонним договором от 1936 года: для этого вы могли бы издать декрет о контроле над валютными сделками и об обязательном декларировании иностранных авуаров». На это либерально-демократическое правительство Франции, конечно же, пойти не могло. Правда у французского правительства были еще собственные золотовалютные резервы, но даже в 1940 г., в военное время «Поль Рейно (премьер-министр), поддержанный на этот раз британским министром финансов…, заявил, что такие расходы (покупка самолетов у США) опустошат казну союзников. Снова возникла та же идея: экономика наших стран должна быть готова выдержать длительную войну и выйти из нее с нетронутыми резервами».

А. Тейлор приводил другой пример, описывая ситуации во Франции после заключения ею «перемирия» с Германией 22 июня 1940 г.: «Для подавляющего большинства французского народа война закончилась… правительство осуществляло политику лояльного сотрудничества с немцами, позволяя себе лишь слабые, бесплодные протесты по поводу чрезмерных налогов… Единственное омрачало согласие; Шарль де Голль бежал в последний момент из Бордо в Лондон… Он обратился к французскому народу с призывом продолжать борьбу… Лишь несколько сот французов откликнулись на его призыв». Во Франции: «Немцы обнаружили в хранилищах достаточные запасы нефти… для первой крупной кампании в России. А взимание с Франции оккупационных расходов обеспечило содержание армии численностью 18 млн. человек»; в результате в Германии «уровень жизни фактически вырос во второй половине 1940 года… Не было необходимости в экономической мобилизации, в управлении трудовыми ресурсами… Продолжалось строительство автомобильных дорог. Начали осуществляться грандиозные планы Гитлера по созданию нового Берлина».

Бравый генерал Петен приказал французской полиции вместе с гестапо вести борьбу с участниками Сопротивления и передал Гитлеру французских политических заключенных, евреев и немцев, бежавших от нацистского режима. По приказу Петена правительство Виши помогало фашистам, отправляя в Германию сырье и посылая французских рабочих на немецкие заводы.

Мог ли в таких условиях Сталин рассчитывать на мораль и добросовестность великих демократий — Франции и Англии?

Английский журнал «Контемпорери ревью», отвечая на этот вопрос, в те дни писал: «Что бы ни говорили о Сталине, он является наиболее находчивым и наиболее реальным политиком нашего времени; он никогда не занимается абстракциями… Сталин знает цену политических программ и манифестов… главным образом он хочет, чтобы не было никаких уверток, которые дали бы возможность западным демократиям втянуть его в войну с Германией и затем оставить одного… (Сталин) подозревает, что именно к этому стремились английский и военный кабинеты, и поэтому не желает рисковать в этом деле».