Книга Не/много магии - Александра Давыдова

— Во что?

— В то, что самые волшебные скульптуры, самые обалденные картины и… скажем, самые проникновенные стихи из всех, что я читал в этой жизни, создаются здесь.

— Будто ты не знал, куда летишь, — Джек зевнул и прихлопнул крылатую тварь, которая села ему прямо на нос.

— Одно дело — знать, другое — видеть собственными глазами.

— И что? Тебе будет теперь сложнее с ними торговаться? Будешь думать, что не просто покупаешь цацки, а отнимаешь единственную прекрасную игрушку у обиженного жизнью ребенка?

— Не единственную… — Илан вспомнил жемчужные кости глазниц и светящиеся в них лилово-оранжевые глаза. Его бросило в жар. Пальцы задрожали. Нестерпимо захотелось пить. Он сглотнул и продолжил. — Хрупкие, пожалуй, могут поспорить с любым произведением искусства.

— Да уж.

«Хрупкие тьии никогда не покидают родной планеты. Сначала бытовало мнение, что космические перелеты для них губительны — все тьии, украденные пиратами, умирали через несколько дней — просто растворялись с воздухе или растекаясь по полу кают. Однако, когда с тьии были налажены торговые и дипломатические отношения, стало известно, что взрослые хрупкие заболевают и умирают без своей грубой пары. Пара у них появляется в самом нежном возрасте, поэтому зрелые хрупкие тьии, отлученные от близкого, неминуемо погибают», — Илан нажал на «стоп». Сунул руки в карманы и подняв подбородок, уставился вверх.

Потоки воды текли по прозрачному потолку галереи. Небо было серым, света слишком мало — поэтому экспонаты, выставленные на продажу, были видны не слишком хорошо. Какой-нибудь владелец картинной галереи удавился бы от стыда, если бы ему выставили подобное освещение. Или — от неспособности поверить в собственное счастье, потому что таких великолепных картин не видел никто и никогда. По крайней мере, так казалось.

Нежнейшие цвета, идеальная композиция, жанровые сцены и глаза их персонажей, которые, казалось, следят за тобой с холста, пейзажи, в которые хотелось убежать из этой сырой, грязной, приземленной действительности.

Илан развернулся на каблуках и быстро пошел к выходу. На сегодня с него хватит. Если передозировка прекрасным существует, то он ее сейчас проверил на себе.

Рядом с крайним полотном стояла она. Нарисованные лиловые волны, расцвеченные трезубцами молний, кажется, не заканчивались в пределах рамы — они выплескивались в мир и отражались в ее глазах.

— Правда, красиво? — улыбнулась хрупкая.

— Очень, — Илан облизнул губы, сглотнул. — Очень похоже на тебя.

— Конечно. Мой художник думал только обо мне, когда рисовал ее.

— Ты… — вопрос был некстати, но для человека, измученного искусством на чужой планете — простительно. — Ты любишь его?

— Его? — хрупкая тьии тихонько засмеялась. — Нет…

— Ты сумасшедший, — Джек крутил пальцем у виска. — Тратить весь пятилетний заработок на какую-то картину? Ты свихнулся от приступа внезапной любви. Противоестественно межвидовой, заметь. Или от этой дурной планетки. Точнее, от постоянного дождя.

— Ты не понял, — Илан лихорадочно упаковывал холст в уже десятый слой мягкой стружки. — Хрупкие умирают не потому, что их разлучают с любимыми. Они умирают, когда их разлучают с творцами и с искусством.

— Не понял?

— Все, что творится здесь, создается исключительно во имя и по подобию хрупких! Я попросил — и она мне объяснила. Иначе быть не может. Бриллианты ярче блестят на скотном дворе. Хрупкие вдохновляют грубых, ибо здесь нет ничего прекрасного, кроме них. Они музы, понимаешь? Му-зы.

— И?..

— Но муза не может любить грубого, он слишком плох для нее. Муза любит способность создавать. Его скульптуры. Картины. Стихи, в конце концов! И я подумал… Ведь пираты никогда не пробовали красть хрупких вместе с теми предметами, которые были сделаны во имя них? Вдруг у меня есть шанс?

— Твой самый главный шанс — быть арестованным за разжигание межрасового конфликта. За похищение разумного существа. И, возможно, за растрату — я боюсь представить, сколько стоит эта гениальная мазня. Если что, Верн, я тебя предупреждал!

* * *

Глаза у нее были оранжевые, с фиолетовыми разводами. Дорн даже на секунду забылся и протянул ладонь, потрогать — ведь не может же быть, чтобы такой взгляд был у живого человека, не куклы? Девушка дернула головой, испуганно отшатнулась в сторону. Казалось, она даже побледнела от страха — кожа у нее была белой, как бумага, сквозь нее просвечивали голубые венки.

— Простите, — Дорн покраснел и мысленно выругал себя. Идиот! — Я не хотел вас испугать. Просто… вы очень красивая. Я хотел… Знаете… Меня зовут…

— Скажите, — девушка прищурилась. Показалось, что под ее ресницами зажглось теплое пламя. — Это у вас не планшет случайно?

— А… Да, еду на плэнер.

— Хорошее слово, — она потянулась, как кошка, прищурилась и протянула Дорну руку. — Как здорово, что мы встретились. Меня зовут Тиа. Тиа Верн.

Жукоглазые членистоногие и слабые людишки

— Вот тебя дразнили в детстве четырехглазым? — Дима разглядывал свое отражение в отполированном боку чашки-термоса. Картинка расплывалась, и у отразившегося криволицего парня можно было при желании насчитать даже не четыре глаза, а все шесть. — Меня — каждый день. Сначала в садике. Потом в интернате. На «вышке» уже не дразнили. Так, ласково называли.

— Было дело, — Сергей вздохнул и поерзал в кресле. Мягкое и широкое, оно со всеми удобствами вместило бы и трех Сергеев — худых, неуклюжих, с длинными руками и ногами, которые вечно непонятно, куда девать. Единственному же экземпляру сидеть тут было совсем неуютно. Как лилипуту в гулливерской одежде или комару на взлетном поле. — Поэтому я на линзы перешел.

— И что? Сразу почувствовал себя супергероем?

— Куда там. Утром полчаса корячишся, пока нормально их вставишь, вечером — не дай бог напиться, иначе не вынешь! Круглые сутки носить не мог — а то просыпаешься красноглазым поросенком, слезы, сопли, раздражение. А операцию делать мне отказались — мол, организм слабый, хирургические вмешательства не рекомендуются…

— Вот! Что я и говорю! — Дима победно поднял палец и крутанулся в кресле. Стукнулся локтем о скругленную кромку стола и зашипел. — Я и ты — очкарики со стажем. Пусть не без мозгов, но тело подкачало. Ни на стометровку, ни на ринг не годимся. Кир — астматик, невротик, холерик… — Тут Диме пришлось быстро уворачиваться от брошенной кружки. — Яростный холерик, я бы сказал. А Катерина все две недели полета тоскует по шоколадкам и тортикам, при том, что чья-та попа с трудом влезает в кресло.

— И что?

— И то! Вас не волнует, каким образом именно мы прошли отбор? Я уже весь мозг сломал. Два хлюпика, нытик и пончик — это что, новое слово в военной тактике? Непобедимая десантная группа?