Книга История зеркала - Анна Нимова

Не оборачиваясь, я видел, как Доминико тянет за тесемки, помогая здоровой рукой, неловко стаскивает передник. Значит, конец работ близок, и моё время убирать со столов, выгребать мусор.

Стараясь казаться беспечным, я вышел из своего укрытия. Часть свечей погасили, входная дверь хлопала, не переставая, работники расходились один за другим. Я двинулся к Марко. Он расстался с озадаченным Робером и, собираясь уходить, мыл в ведре руки. Я взял его за плечо и поразился, как он сжался от испуга. Это подтверждало худшие догадки. Опомнившись, Марко вопросительно скосил глаза, и я шепнул ему в самое ухо:

– Можешь уйти из мастерской последним?

Он стряхнул воду и принялся вытирать руки. Какое-то время ему пришлось провести за этим бесполезным занятием, ибо последний, кроме нас, Пьетро никак не желал удалиться и, стоя в дверях, приставал к Марко с расспросами. До меня долетало:

– Si, signore… sì, sì…

Я с раздражением бросал инструменты в короб. Потом плеснул воду вокруг столов и начал оттирать пол от грязи, нанесенной за день. Наконец послышалось:

– Конечно, сеньор, завтра мы доделаем, – и Пьетро, шумно дыша, выкатился из мастерской.

Повернувшись, я молча и тревожно смотрел на Марко. Он, конечно, заподозрил неладное и шел ко мне с таким же выжидательным напряжением. Я поднялся, не выпуская тряпку, грязные дорожки потянулись за ней.

– Ты веришь, что в смерти Дандоло нет чужой вины?

Марко заметно побледнел, будто вся кровь разом отхлынула с лица.

– Тт… Тыыы ума лллишился? – заикаясь, пробормотал он.

– Марко, – волнуясь, заговорил я. – Я знаю всё, что ты ответишь. Что это не моего ума дело. И здесь не принято об этом говорить. И нет никаких доказательств. Но неужели будем спокойно ждать, кто последует за Дандоло?

– Да с чего ты взял? – он вырвал тряпку и в сердцах отшвырнул в угол. Глаза его возбужденно бегали по сторонам.

– Не сомневайся, что последует, если будешь так отвечать.

– Что ты от меня хочешь? – завопил он.

– Не кричи, Марко, – взмолился я. – Ничего особенного, только выяснить, чьи шаги на лестнице слышались в ту ночь. Я хочу, чтобы ты помог мне с этим.

– Ещё не легче, – простонал он, приседая и хватаясь за угол стола. – За что такое почтение? Почему ты выбрал меня?

Упомяни про утренний разговор, и пришлось бы, пожалуй, рассказывать с самого начала: как подобрал обрывок, как опасаясь привлечь внимание, просил отца Бернара выслушать меня скрытно, подальше от других глаз. Он недовольно отвечал, что в исповедальне можно говорить безбоязненно, но я упрямо стоял на своём… Предосторожности не казались мне излишними.

– Ты – единственный в мастерской, кому я могу довериться в этом.

– Вот как? – уставился он. – А как же Ансельми?

Почему-то я смутился.

– Я делаю это и ради него тоже, – произнес неуверенно.

– Так что же ты его не спросишь?

– Зачем начинать с другим, если с тобой мы не раз говорили? Кажется, раньше ты не имел ничего против.

– Понимаю. Щадишь его, – он как-то криво усмехнулся. – И как ты собираешься узнавать? По-моему, пустое дело. Поверь, у меня никаких соображений, кроме тех, что уже высказал.

– Марко, я не верю, что никто ничего не слышал, – тихо проговорил я. – Почему они молчат? Может, и скажут, если расспросить получше.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с этим к Антонио или Ла Мотта и спросил, что они думают? Тогда ты и вправду сумасшедший!

– Не обязательно к Антонио… Неужели больше не с кем поговорить?

– Поговорить о чем?

– Ну, кто-то, может, знает…

– А, Корнелиус, – он в досаде махнул рукой. – Что за разговор ты ведешь: кто-то что-то знает.

Я уныло молчал, не зная, за что ухватиться. Марко стоял, всем видом показывая, что хочет немедленно уйти. Оставалось только подобрать тряпку и снова приняться за мытье. Краем глаза я видел, как Марко, всё ещё взбудораженный, сдернул с крючка плащ и остановился, держась за ручку двери.

– Черт! Черт! – разнесся его крик. – Черт тебя возьми, Корнелиус!

С этими словами он неловко перепрыгнул через порог и выскочил на улицу.

* * *

5

Отчасти Марко был прав. Я почти не сомневался, что, подступи к Ансельми – и он болезненно отзовется на мои догадки, а меньше всего я хотел бы сделаться источником беспокойства, это так. Но, правда и в другом: с некоторых пор присутствие Ансельми сковывало меня. Я сам удивился, когда осознал такое. Кажется, впервые стеснение проявилось после той ночи с женщиной, окончившейся так неловко и тягостно, предпочел бы о ней не вспоминать… Словно прошла та женщина между мной и Ансельми и провела черту, нас разделявшую. С одной стороны от черты оказались его устремления, подчас заметно тщеславные, и вместе с ними – довольно непритязательные желания. С другой – лежали мои поверженные мечты и тоска.

Какое-то время разделение оставалось почти незаметным, и даже отношения вроде как наладились. Это дало повод рассказать Ноэль об Ансельми и с гордостью именовать его другом. Но вскоре снова чувствовал: та гордость – не более чем призрачная надежда. И дело не в том, что мой приход в мастерскую вызывал у него недоверие, от которого он не сумел избавиться, или я излишне страдал от его холодности.

Не буду повторяться, разъясняя, в чем наше различие. Он вовсе не шутил, говоря, что наступит день, когда король прикажет своим слугам охранять его. Наверно, моей главной ошибкой того времени было полагать, что различия для отношений не имеют значения, любые натуры можно примирить и соединить. Думая так, по-прежнему я ставил Ансельми впереди себя и был готов для него на многое. Забегая вперед, скажу: он это понимал.

Ноэль как-то спросила:

– Вы больше не ссоритесь?

Окружающим – рано или поздно – моё отношение к Ансельми становилось понятным.

– Ты беспокоишься? – я удивился. – Почему?

– Просто… Мне показалось – это важно для тебя.

Ноэль, Ноэль… О да, это было важно. Он сыграл в моих превращениях такую заметную роль, и закрывать на это глаза означало бы проявить самую низкую неблагодарность. По крайней мере, мне так казалось, что теперь моя очередь постараться оградить его от жестокости и несправедливости. И в этом, отчасти, виделось искупление собственной вины. Поэтому я всё-таки тянулся к нему.

Я до сих пор не понимаю, как такое могло случиться, но я рассказал Ноэль о своих тревогах. Разговор начался, когда мы стояли в полупустой церкви. Церковь не отапливали, хотя шел зимний месяц. Перед глазами то и дело проплывали снежные крошки, медленно они кружились и не таяли даже на одежде. Немногие, пришедшие к утренней литургии, жались друг к другу, а у монахов, когда они читали или пели, хрипел голос и изо рта валил густой пар.