Книга Загадки Петербурга II. Город трех революций - Елена Игнатова

С чем в 20-х годах не было проблемы, так это с мебелью. Новоселы 1918 года перебирались в квартиры с громоздкой, добротной мебелью, но новая эпоха диктовала иной стиль: такая мебель была рассчитана на другое жизненное пространство. Она продавалась за бесценок, комиссионные магазины были заставлены гарнитурами красного и палисандрового дерева, карельской березы, мореного дуба. В городе регулярно производилась распродажа дворцовой мебели. В августе 1925 года газеты сообщали об очередной распродаже: «На складах б[ывшего] Зимнего дворца возобновилась распродажа дворцового имущества, а также имущества гр. Шувалова, Шереметевых и кн. Юсуповых. Заявления о желании приобрести вещи поступили от рабочих и служащих некоторых заводов». Иногда мебель на продажу выставляли прямо на площади Урицкого (бывшей Дворцовой). То были золотые времена для ценителей искусства: книги из лучших собраний Петербурга продавались на вес, раритеты шли по цене нескольких пачек махорки.

В середине 20-х годов у горожан появилась мода на «аристократизм». Константин Вагинов в романе «Козлиная песнь» изобразил одну из мнимых аристократок: «Она, подобно многим согражданам, любила рассказывать о своем бывшем богатстве, о том, как лакированная карета, обитая синим стеганым атласом, ждала ее у подъезда, как она спускалась по красному сукну лестницы и как течение пешеходов прерывалось, пока она входила в карету». В доказательство былого величия покупалась пара стульев с золочеными спинками, бюро или туалетный столик. Но их хрупкое великолепие не было рассчитано на суровый быт, на них не поставишь стиральное корыто или чугунный утюг — эти вещи быстро ветшали, ломались и оканчивали век в кухонной плите. Но главное, они морально устарели в глазах людей новой эпохи. В 1929 году поэт Павел Лукницкий помогал Ахматовой при переезде на другую квартиру. Вещей у нее было немного: «сломанные, ветхие — красного дерева — бюрцо, кровать, 2 кресла, трюмо, столик, буфетик со стеклом… Составляли сначала все это на улице, я стерег, и слова прохожих: „Тоже имущество называется!“ — презрительный гражданин. „Вещи-то старые, бедные… Куда их везут — продавать, что ли?“ — соболезнующим тоном женщина». Бедные, нищенские вещи красного дерева… К ужасу будущих антикваров, красное дерево часто покрывали белой масляной краской — в моде была светлая мебель.

А сохранившиеся островки прежнего петербургского быта производили на молодежь угнетающее впечатление. Евгений Шварц вспоминал, как в 1932 году его пригласили в дом знаменитого хирурга И. И. Грекова: «Мы увидели большую темную переднюю с зеркалом, столиком, картиной в овальной рамке, такой же темной, как стены, стулья с высокими спинками, пол с ковром… По мере того как открывалась нам комната за комнатой — все отчетливее выступала призрачность обстановки. Она умерла, но не сдавалась. В столовой и комнате хозяйки висели картины, все небольшие, в золотых рамках… Когда-то были они, вероятно, ценимы, эти художники… но умерли и вымерли и ценители, и они сами… И страшновато было, когда ты вдруг понимал, что всех этих покойников принимают за живых. А они умерли настолько недавно, что запах тления еще носился вокруг них». Прошлое источало запах тления, оно отталкивало, пугало. Давно ли героиня «Вишневого сада» Раневская восклицала: «Шкафик мой родной! Столик мой!» — и Гаев произносил панегирик книжному шкафу? Тогда эти вещи были символами прочности семейных устоев, преемственности поколений, но искусство 20-х годов переосмыслило эти символы. В фильме «Нет счастья на земле» (1922 год) герой застреливался в шкафу, узнав об измене жены, — традиционная принадлежность семейного быта становилась местом гибели. Это драматическая трактовка «темы шкафа», но была и сатирическая. В 1927 году режиссер Игорь Терентьев поставил на сцене ленинградского Дома печати комедию Гоголя «Ревизор». В его постановке пьеса превратилась в яркую, дерзкую буффонаду, где главными элементами декорации спектакля стали шкафы. Они служили то отхожим местом (герои скрывались туда со скомканной бумажкой в руке), то местом интимного уединения Хлестакова с Марьей Антоновной. «Многоуважаемый шкаф»[32]уходил в прошлое под презрительный смех нового поколения.

Меблировка комнат в коммунальных квартирах была аскетичной — к этому принуждала теснота, — обычно в нее входили комод или сундук, несколько стульев, стол, шкаф-шифоньер, кровать. Позднее появилась так называемая древтрестовская мебель: буфеты с ребристыми стекляшками, «ждановские» платяные шкафы с зеркалом, высокие комоды. Этажерка заменила книжный шкаф, за легким бамбуковым столиком занимались шитьем и рукоделием. Предметом роскоши считалась железная кровать с панцирной сеткой и никелированными шарами на спинках[33], днем ее украшало покрывало и вязаная накидка на горке подушек. Железные кровати прослужили не одно десятилетие, но в начале 60-х годов стали опять входить в моду деревянные. Тогда, во время массового переселения в малогабаритные квартиры-«хрущобы», старую мебель часто выбрасывали. Любители антиквариата обследовали дворы и свалки и временами находили замечательные, редкие вещи. А новоселы обзаводились «стенками» из прессованных опилок, гарнитурами с пластиковой облицовкой, диванами-кроватями и раскладными столами-книжками.

Поговорим о флоре и фауне питерских квартир.

Два пестрых одеяла,

Две стареньких подушки,

Стоят кровати рядом.

А на окне цветочки —

Лавр вышиной в мизинец

И серый кустик мирта.

(К. Вагинов, 1926 год)

В убранстве бедного жилья есть только одно украшение — «цветочки». Жители северного города любили комнатные растения: в XVIII столетии во дворцах и богатых особняках были оранжереи и зимние сады, а в домах бедняков цвели гортензии и гераньки. Комнатные растения — самая универсальная деталь городского быта, они украшали подоконники общежитий, комнат в коммуналках, отдельных квартир, учреждений, больниц, мастерских. В 1920-х годах в квартирах зажиточных людей стояли кадки с фикусами и пальмами, это был модный атрибут преуспеяния. «Нэпманская» пальма в кадке стала предметом неустанных насмешек сатириков, а позднее их стараниями превратилась в символ мещанства[34]. Наиболее распространенные комнатные растения — герань, гортензия, бегония, фуксия, столетник (алоэ), но было и множество других, тут каждый мог выбирать по своему вкусу. Константин Вагинов в романе «Козлиная песнь» описывал домашние литературные вечера 20-х годов: для чтеца в центре комнаты «ставился столик, на столик лампа под цветным абажуром и цветок в горшочке». В прежние времена стол украсили бы цветами в вазе, теперь — цветком в горшочке, но это та же неизменная традиция.