Книга Изгнание торжествующего зверя - Джордано Бруно

230. – Хорошо! – сказал Юпитер. – В том не будет никакого вреда: из-за него не станут остальные сидеть без пищи, без питья, без того, чтобы у них ничего не оставалось в мозгу, и без товарищей, так как и еда, и питье, и память о нем, и дружба с ним – все это только в воображении, на словах, по обету, в мечтах. Посему да будет так, как предложил Мом, и что, как видится, подтвердили все остальные. Да будет же Еридан на небе, но не иначе, как по доверию и воображением! Все это не помешает на том же самом месте в действительности устроить что-нибудь и другое, о чем мы решим в один из следующих дней. Ибо об этом престоле надо подумать так же, как и о престоле Большой Медведицы.

Теперь позаботимся о Зайце. Хочу, дабы стал он символом страха от Размышления о смерти и, насколько это возможно, противоположных страху Надежды и Доверия, ибо в известной степени и та, и другая суть добродетели или, по крайней мере, матери их, если они рождены Рассудительностью и служат Благоразумию. Но напрасный Страх, Трусость и Отчаяние пусть идут вместе с Зайцем вниз причинять настоящий ад и Орк мучений тупым и невежественным душам. Пусть там невозможно будет скрыться от ложной Тревоги и слепого Ужаса смерти, так как в руках у них будет ключ от всякой самой отдаленной комнаты в виде ложных мыслей, которые рождаются, воспитываются и пестуются Ложной Верой и слепым Легковерием. Но зато (если не с тщетными усилиями) пусть не суются туда, где высится кругом неприступная стена философского созерцания, где жизненное спокойствие укреплено и возвышено, где истина открыта, где ясна необходимость вечности для всякой сущности, где страшатся только одного – как бы не лишиться человеческого совершенства и справедливости, которые заключаются в том, чтобы сообразоваться с высшей и незаблуждающейся природой.

Тут сказал Мом:

231. – Я слышал, Юпитер, что, кто ест зайца, тот хорошеет. Не сделать ли нам так, чтобы всякий, кто вкусит от этого небесного животного – будь то мужчина или женщина, из урода делался красавцем, из несчастного – счастливым, из какой-либо негодной вещи – приятной и милой. И да будет блаженно и чрево, и желудок, кои поглотят, переварят и вырастут насчет его!

232. – Да, – сказала Диана, – но я не хочу, чтобы у моего зайца погибло семя.

233. – Ох, я тебе скажу, – возразил Мом, – способ, посредством которого весь мир будет в состоянии его есть и пить, и при этом он не будет ни съеден, ни выпит, ни один зуб не коснется его, ни одна рука не ощупает, ни один глаз не увидит, и даже, может, не будет места, которое заключило бы его в себе.

234. – Об этом, – сказал Юпитер, – вы подумаете после. Теперь переходим к этой собачке, что бежит за ним следом и хотя уже столько сотен лет хочет схватить его, но из страха, как бы не потерять основание для своей погони, никак не выберет время, чтобы по-настоящему схватить его, – и вот уже сколько времени бежит за ним с лаем позади, изображая преследование.

235. – Я об этом всегда скорбел, Отче, – сказал Мом, – что эту дворняжку, которой впору гоняться за фиванской лисицей, ты вознес на небо, словно она – гончая, преследующая зайца, в то же время допустив, чтобы там внизу лисица обратилась в камень.

236. – Еже писах, писах! – сказал Юпитер.

237. – Вот то-то и плохо, – сказал Мом. – Юпитер считает волю свою справедливостью, деяния свои – велением рока, дабы внушить, будто у него самодержавная власть, не допуская и мысли, совершенно не признавая для себя возможность совершать ошибки, что является обычным делом для прочих богов, у которых есть немножко скромности и которые порою раскаиваются, перестают и исправляются.

238. – Однако, – сказал Юпитер, – а что ж, по-твоему, делаем мы сейчас, ну, как думаешь ты, желающий из одного частного случая выводить общее суждение?

Мом извинился, сказав, что он выводил общее суждение относительно видов, т. е. вещей, подобных между собой, а не относительно рода, т. е. не всех вещей.

Саулин. Замечание было прекрасно, ибо там, где разнородное, не может быть подобия.

София. Но далее Мом прибавил:

239. – Поэтому, святый Отче, так как у тебя такая власть, что ты можешь творить из земли небо, из камня – хлеб, из хлеба – некую другую вещь, наконец, можешь даже творить и то, чего нет, и даже то, что не может быть сотворено, сделай же так, чтобы искусство охотников, id est охота – это барское безумие, дурачество и неистовство высоких особ – стало добродетелью – религией, святостью, и чтобы оказывали великую почесть тому, кто убивает, сдирает шкуру, вспарывает и разрезает дикого зверя за то, что он палач. Хотя об этом скорее следовало бы просить тебе, Диана, но тем не менее ходатайствую я, ибо уж так принято, что если нужно добиться щедрот и почестей, то чаще всего вмешивается другой, а не тот, кого это касается, идет сам себя представлять, рекомендовать и предлагать; ибо если ему откажут, то это послужит к вящему стыду, и наоборот, если даже и дадут ему то, чего добивался, то с меньшими почестями.

Юпитер ответил:

240. – Хотя ремесло и занятие мясника справедливо считается позорнее палачества (как вошло в обычай в некоторых частях Германии), ибо палач калечит человеческие члены, и иной раз служа справедливости, а мясник – члены несчастных животных, всегда служа разнузданной жадности, которой мало обычной естественной пищи, более подходящей к телесному составу и жизни человека (оставляя в стороне иные, более высокие основания [105] ): так быть охотником – ремесло и занятие не менее постыдное и позорное, чем ремесло мясника, ибо у лесного зверя не меньше звериного разума, чем у домашнего и полевого животного. Все же мне думается и угодно, чтобы не обвинить и не опозорить дочь мою, Диану, приказать следующее: «Быть палачом людей да будет бесчестным делом; быть мясником, т. е. палачом домашних животных, да будет позорным делом, но быть палачом диких зверей да будет честью, добрым именем, славой!»

241. – Такой приказ, – вставил Мом, – скорее был бы к лицу Юпитеру, если бы он пятился назад, а не когда он остановился или пошел вперед. Я всегда удивлялся, смотря на жрецов Дианы, как они, убив лань, козочку, оленя, кабана или кого другого в этом роде, преклоняют свои колена на землю, обнажают голову, воздевают руки к небу и затем собственным палашом отрубают зверю голову; после этого, прежде чем дотронуться до других членов, вынимают сердце, и затем постепенно, как будто при богослужении, употребляя маленький ножичек, приступают к дальнейшим церемониям. Поглядите, в какой религиозной и благоговейной обстановке умеет обрядить зверя только тот один, что не подпускает к себе даже товарищей дела, предоставляя им с почтением и притворным удивлением стоять вокруг и изумляться. И так как среди прочих он один палач, то его считают точь-в-точь за высшего жреца, кому одному дозволяется входить в святая святых. Но скверно то, что с этими Актеонами [106] часто бывает так: пока они преследуют диких оленей, собственные Дианы обращают их в домашних оленей посредством магического обряда, дуя им в лицо и кропя спину водою источника, повторяя три раза:

«Si videbis feram

Tu currebis cum ea;