Книга 20 лет дипломатической борьбы - Женевьева Табуи

Литвинов невозмутимо продолжает свою речь. Воцаряется полная тишина, когда он заключает:

«Правительства с чистой совестью и действительно свободные от всяких агрессивных помыслов не могут отказать в замене деклараций более эффективными гарантиями, распространяющимися на них же самих и долженствующими дать и им полное чувство безопасности».

Французская делегация удовлетворена: вступление СССР в Лигу Наций является ее триумфом.

* * *

На следующий день состоялся знаменитый банкет журналистов. Каждый возлагает большие надежды на речи Барту и Литвинова, чтобы уяснить себе сущность событий.

Масса людей. Столы расставлены вплоть до ступенек лестницы; заставлены столами и маленькие комнаты отеля, овальные окна которых выходят в большой Зеленый зал, где происходит банкет. На тарелке у каждого гостя лежит традиционный лист бумаги с отпечатанным на нем меню. На оборотной стороне листа помещены рисунки признанных карикатуристов Лиги Наций Дерсо и Келена, которые сегодня превзошли самих себя. Лигу Наций они превратили в дансинг. Барту с гитарой в руках изображен рядом с председателем Ассамблеи Сандлером, который играет на аккордеоне. Оба исполняют серенаду для мисс Женевы, которой русский генерал признается в любви.

Барту и Литвинов интерпретируют смысл карикатуры каждый по-своему.

Барту выступает первым. Он говорит в несколько шутливом тоне.

– Когда минуту назад я смотрел на это меню, – заявляет он своим негромким, четким голосом, – я увидел девушку, которая уже имела много связей и, как мне кажется, весьма слабо сопротивлялась многочисленным поклонникам, осаждавшим ее. Итак, я увидел, что эта девушка покорена храбрым генералом, который говорит ей, энергично прикладывая руку к своему головному убору, украшенному плюмажем: «Мисс Женева, я желаю тебя, ты будешь моей!»

И далее Барту (не заботясь о том, какое впечатление могут произвести эти слова в чопорном городе Кальвина) продолжает в том же духе:

– В кои-то веки и, может быть, впервые в своей жизни мисс Женева, эта потрепанная старая девственница, оказала сопротивление. И потребовалось вмешательство некоторых политических деятелей из различных стран, чтобы успокоить эту молодящуюся старую деву.

Смех… Раздаются довольно сдержанные аплодисменты! Литвинов поднимается и, в свою очередь, импровизирует, но говорит серьезным тоном, взвешивая каждое слово:

– Франция и Россия будут танцевать вместе, что бы ни случилось и что бы ни думали об этом другие. Они будут танцевать под свою собственную музыку. Они не будут бесконечно кружиться, а закончат свой танец, договорившись относительно каких-либо реальных мер, которые послужат делу мира!

Эти два тоста изрядно портят в этот день настроение некоторым делегатам. В кулуарах Ассамблеи воцаряется грозовая атмосфера.

* * *

В тот самый вечер Барту, настроенный довольно торжественно, что бывает с ним редко, говорит своим сотрудникам в «Отель де Берг»:

– Моя главная задача достигнута. Правительство СССР теперь будет сотрудничать с Европой, и когда король Югославии Александр прибудет в Париж, я буду иметь возможность приступить с ним к обсуждению вопроса о Средиземноморском Локарно.

* * *

В течение еще десятка дней Барту обсуждает в Женеве саарский, польский и австрийский вопросы. Утром 28 сентября, в день отъезда Барту, полковник Бек осуществляет свою месть.

По его указанию начальнику кабинета Барту передают ранним утром ноту следующего содержания:

«Польша заявляет о своей воле связать отныне свою судьбу с судьбой Германии и отвергнуть проект Восточного пакта». Во второй части указанной ноты говорится: «Польское правительство объявляет себя отныне свободным от каких бы то ни было обязательств в отношении Чехословакии и напоминает о своем желании установить общую границу с Венгрией».

Барту стоически переносит взрыв этой польской бомбы. Он размышляет несколько минут, поправляет пенсне и восклицает, захлопывая чемодан:

– Итак, через некоторое время мое правительство, вероятно, поставит перед правительством Варшавы несколько вопросов. Первый вопрос будет касаться того, какое место отводится франко-польскому союзу в этой новой большой политической схеме, осуществление которой, откровенно говоря, должно быть обусловлено прежде всего победой Германии в Сааре, а затем германской победой в Австрии.

* * *

Едва вернувшись на Кэ д’Орсэ, Барту узнает о срочной поездке фон Риббентропа в Париж. Решено, что сначала его примет Леже, а затем Барту посмотрит, стоит ли ему самому встречаться с Риббентропом.

– Я приехал осведомиться о Восточном пакте, – заявляет Риббентроп, входя в кабинет Леже.

Последний начинает излагать содержание этой проблемы, но Риббентроп, тотчас же перебивая его, категорически утверждает:

– Вздор, этого никогда не произойдет!

– Если вы отвергаете Восточный пакт, то это имеет чрезвычайно важное значение – замечает Леже, – ибо все будут думать, что вы твердо решили никогда не присоединяться к различным системам, создаваемым в целях гарантии европейской безопасности!

Громко зевая, скрестив ноги и протянув их до соседнего кресла, Риббентроп, со свойственной дурно воспитанным людям фальшью, старается изображать из себя «английского джентльмена» и с ожесточенной настойчивостью повторяет:

– Восточный пакт – нет, нет, этого никогда не будет… никогда!

* * *

Несмотря на свою обычную живость и язвительную насмешливость, Барту внезапно охвачен мрачными предчувствиями.

За восемь дней до приезда в Париж югославского короля он после завтрака прогуливается с Леже в Булонском лесу. Леже говорит ему о начале предстоящих переговоров с Югославией. Но Барту, участвовавший утром того же дня в заседании Совета министров, на котором каждый, как он выразился, «тянул кто куда», находится под впечатлением неразберихи в министерствах и административных учреждениях. Особенно сильное впечатление оказывает на него смятение в умах, вызванное сближением с Россией и Восточным Локарно.

– Именно вырождение общественной жизни налагает окончательное ограничение на добрую волю людей! – восклицает он. – Нужно было бы создать нечто вроде Директории по примеру Франции тысяча семьсот девяносто четвертого года. Но Директория все же проводила неплохую политику в той хаотической обстановке!

Тщетно пытается Леже снова перевести разговор на тему о международной политике.

– У нас, – продолжает Барту, – общественный порядок, парламент и государственные институты пришли в такой упадок, что, хотя всем известно, что надо сделать, никто не может действовать… В конце концов исход будет фатальным… а война неизбежной! И тот французский политический деятель, который вообразил бы, что он может предотвратить войну, пережил бы жестокое разочарование.

Затем, остановившись и опираясь на руку Леже, он говорит ему: