Книга Молот и "Грушевое дерево". Убийства в Рэтклиффе - Т. А. Критчли

Ежегодный взнос в 1800 фунтов на издержки столичной полиции – явно слишком высокая цена за гарантию, что через восемнадцать лет не появится второй Джон Уильямс.

Глава одиннадцатая

Восьмая жертва?

Столь самонадеянный вердикт начала девятнадцатого столетия в отношении Джона Уильямса – не что иное, как приговор себе. Но несправедливо слишком сурово критиковать магистратов за их поведение во время расследования. Они хотя и выступали в роли полиции, но были необучены, действовали несогласованно, имели слишком мало людей, а те, кто на них работал, совершенно не подходили для этой роли. Но, даже учитывая недостатки системы, некоторые из их просчетов очень трудно понять. Магистраты не организовали тщательного осмотра молота, который раньше выявил бы выбитые на нем инициалы, не обратили с самого начала внимания на гостиницу «Грушевое дерево», а это могло бы спасти жизнь Уильямсонам. Они не придали значения найденной в доме Марра стамеске, хотя искали ее владельца, давали на этот счет объявление и не могли не сознавать, что на место преступления ее почти наверняка принес убийца. В «Грушевом дереве» обыск был произведен только через десять дней после смерти главного подозреваемого. Магистраты зря теряли силы и время, допрашивая людей, которых приводили к ним по пустяковым основаниям; не удосужились создать орган – пусть временный и рудиментарный – для должного обмена информацией и координации усилий. Они отвлекали от дела своих людей, без необходимости закрывая подозреваемых в тюрьме, – боялись, раз уж к ним привели человека, отпускать даже тех, кто меньше всего подходил на роль преступника. Но что еще хуже: после того, как был опознан молот, тот факт, что за решеткой сидит человек, который до этого снимал койку у Вермилло и имел доступ к орудию убийства, произвел на них такое сильное впечатление, что они направили всю энергию на доказательство его вины и не заметили более широкой значимости этого опознания. Немедленно организовать тщательный обыск гостиницы «Грушевое дерево», подвергнуть перекрестному допросу всех, кто там проживал или имел доступ к сундучку с инструментами Питерсона, осмотреть одежду и бритвы постояльцев, навести справки об их перемещениях в моменты убийств – вот что требовалось сделать. Но ничего этого магистраты не предприняли. И что печальнее всего – они сочли на первый взгляд очевидное самоубийство Уильямса доказательством его вины. И в своем стремлении успокоить толпу выставили напоказ труп, покрыв позором и объявив убийцей человека, которого не судили и у которого не было возможности оправдаться перед присяжными.

Важно вспомнить, на каких слабых основаниях был первоначально арестован Уильямс. Подозрения возникли из-за того, что в четверг вечером, примерно в семь часов, его скорее всего видели рядом с местом преступления. Что в гостиницу, где снимал койку, он вернулся примерно в двенадцать ночи, когда попросил товарища по комнате, иностранного моряка, погасить свечу. Что он был невысокого роста и хромал. Что был ирландцем. Что до печальных событий нуждался в деньгах, а когда попал в тюрьму, имел при себе много монет.

«Таймс» также утверждала, что у него была банкнота в один фунт. Предварительные улики, пусть даже такие слабые, указывают исключительно на обстоятельства убийства Уильямсонов и Бриджет Хэррингтон. Убийство Марров на этой стадии не рассматривалось. Премьер-министр в палате общин говорил об убийстве Марров как о нераскрытом преступлении. Уильямса признали убийцей Марров лишь в силу того, что его признали убийцей Уильямсонов. Но даже в момент последнего преступления, когда единственный раз видели убийцу, он не был четко опознан как Уильямс. И на время совершения преступления, если верить показаниям мисс Лоуренс – а она сама призналась во враждебных чувствах к подозреваемому, – у Уильямса было некое подобие алиби.

Уильямс не скрывал, что водил дружбу с Уильямсонами, часто заглядывал в «Королевский герб» и был там в известный четверг. Но если посещение «Королевского герба» само по себе вызывает подозрение, удивительно, почему за решеткой не оказалась половина мужского населения округи. Также не имеет большого значения, что Уильямс вернулся домой только после двенадцати. Район славился вечерней жизнью, и лавки и питейные заведения часто не закрывались до полуночи. Рихтер на допросе на второй день Рождества показал, что Уильямс имел привычку поздно ложиться спать. Если на то пошло, факт, что Уильямс вернулся в «Грушевое дерево» после двенадцати, говорит в его пользу. Уильямсонов убили вскоре после одиннадцати, а «Королевский герб» находился от «Грушевого дерева» всего в пяти минутах ходьбы. Если бы Уильямс был виноват, он бы намного раньше оказался дома. У него не было оснований задерживаться – наоборот, имелись веские причины как можно быстрее убраться с улицы и скрыться в своей комнате, прежде чем поднимется тревога и люди кинутся ловить убийцу. «Грушевое дерево» было для него естественным и единственным убежищем.

Объяснение Уильямса, почему он попросил соседа по комнате погасить свечу, похоже на правду, если вспомнить, насколько была велика опасность пожаров в старых домах на берегу Темзы. Не следует забывать, что Уильямс ходил в плавания на судах Ост-Индской компании, которые были сделаны из дерева и, чтобы отбиваться в пути от врагов, имели вооружение. Пожар на деревянном корабле с порохом на борту и минимальными возможностями спасения казался страшнее штормов и нападения неприятеля. Противопожарные правила были суровыми и строго выполнялись. На палубе все свечи гасили в девять вечера, в трюме – в десять. Опыт Уильямса на суше и на море научил его бояться огня. Вид соседа, поздно вечером читающего в кровати со свечой в руке, неизбежно бы вызвал его протест. Если бы Уильямс вернулся в гостиницу в испачканном кровью, изодранном платье и, не исключено, раненный в стычке с Уильямсоном, мужчиной выше и крепче его, было бы намного разумнее не привлекать к себе внимания, а тихонько прокрасться к своей кровати. Тем более что единственный источник света – свеча в руке соседа – не позволял его как следует разглядеть.

Были еще показания, что у него откуда-то взялась банкнота достоинством в фунт и монеты помельче. Миссис Вермилло свидетельствовала, что деньги, которые Уильямс отдал на хранение ее мужу, до конца не израсходованы. Уильямс, безусловно, нуждался в деньгах. Иначе для чего бы он стал закладывать свою обувь? Но эта ситуация для него, как для любого моряка, была совершенно не новой. Он вернулся из плавания богатым, но вскоре стал бедным. Если единственным решением в этом затруднительном положении были для него убийство и грабеж, непонятно, почему он раньше, когда возвращался на берег, не прибегал к такому средству. Никакие свидетельства не подтверждают связи между убийством Уильямсонов и фактом, что подозреваемому не хватало средств. Предположение, что он украл и продал часы Уильямсона, не выдерживает критики. Трудно представить, чтобы покупатель, узнав о случившемся, не сообщил властям о своем приобретении. Была ли банкнота достоинством в фунт украдена в «Королевском гербе»? Если так, на ней бы наверняка остались пятна крови. Вероятнее, что деньги у Уильямса появились после того, как он заложил обувь. Арестовывавшие его полицейские не проверили дат на закладных квитанциях, однако то, что они оказались при Уильямсе, – свидетельство в пользу его невиновности. Уильямс был тщеславен, особенно трепетно относился к своей внешности. И если бы благодаря нападению на Уильямсонов разбогател, скорее всего первым делом выкупил бы свои башмаки.