Книга Досье "72" - Жан Коломбье

— А женщины?

— Женщины? О, здесь ситуация представляется мне менее трагической. Женщины, полагаю, более лояльны. Они охотнее соглашаются вступать в конгрегации социальной направленности. В семьдесят пять лет у них, естественно, нет былой активности, но им часто нравится то, чем они занимаются. Иногда отмечаются случаи запоздалого проявления истинного призвания. Вот, к примеру, Сестры Провидения, они за два года вдвое увеличили свою численность в парижском регионе, открыли больницы, отправили десяток монашек-миссионеров во Вьетнам. И Сестры Бедных — тоже, это немного радует… Увы, мы потерпели также много неудач, есть бездельницы, которые проводят все свое время за разговорами и за уходом за своими ногтями. Сплетницы, пройдохи. Но, повторяю, это не так важно.

— И что же вы предлагаете? Просто отменить ваши исключительные права?

— Конечно же, нет. Принимая во внимание то, что наши новобранцы, паршивые овцы или же нет, все перешагнули через рубеж семидесяти двух лет, мы рискуем попасть в западню, которой хотели избежать. Нет, мы долго обсуждали этот вопрос на Постоянном совете епископата. Нам хотелось бы получить ваше принципиальное согласие: в семинарию или в монастырь должны приниматься только мужчины в возрасте до шестидесяти лет и женщины в возрасте до шестидесяти трех лет. Таким образом, хотя шестидесятилетний возраст уже сам по себе достаточно солидный для принятия обета, это заставит их десять раз подумать, прежде чем записываться в дом отдыха! Посвятить двенадцать лет жизни служению Господу — это требует отречения и означает принесение себя в жертву, что заслуживает награды. А наградой будут годы, прожитые после исполнения семидесяти двух лет. Принимая в свои ряды шестидесятилетних, мы примем женщин и мужчин достаточно молодых для того, чтобы вдохнуть новую жизнь в наши заведения. Что вы об этом думаете?

— Честно говоря, недурно. Совсем недурно… А что вы сделаете с вашими паразитами?

— С вашего разрешения мы рассматриваем вопрос о предоставлении их в распоряжение республики. Кроме тех, кто играет по правилам.

— Слушайте, вы действуете напрямик! Думаю, что вы воспользуетесь этим, чтобы дать им на память последнее причастие… Хорошо, попробую это устроить. Вам ведь известно, что на будущей неделе я ухожу в отставку. Старый пенсионер — это очень эфемерно. Но это совсем другая история. Последнее мое усилие я сделаю для вас. Французское духовенство — именно французское, поскольку ваш Папа долго вставлял нам палки в колеса своим божественным правом на жизнь! — оказало нам довольно большую помощь в течение всех этих лет, и мы просто обязаны оказать ему эту небольшую услугу. Не беспокойтесь, я этим займусь.

Да, духовенство оказало немалую услугу нам, Бофору, Кузену Максу и мне, в достижении поставленных нами целей. «Не обобщай, — сказал мне, однако, Кузен Макс, когда я поведал ему о низком поступке некоего аббата, — среди священнослужителей всякого хватает, как и везде. И все же там, наверное, чуть больше добрых людей».

Действительно, однажды в мою дверь позвонила одна девочка-подросток. Сосед из лучших побуждений дал ей мой адрес, а священник из еще лучших побуждений вдохновил девочку на этот поступок. Как друг семьи он вовлек ее в свой кружок и вынудил рассказать, какие заботы выражало ее замкнутое лицо.

Девочка была озабочена горем свей мамы. Вот как, у мамы было какое-то горе? Что же это за горе? Ее дедушка уехал. Ее дедушка уехал? И куда же? В леса, вместе с другими, чтобы его не схватили. Схватили, кто? Бедняжка пожала плечами, эти кюре совсем ничего не знают!

— Да жандармы. Ему надо было явиться в «Центр перехода», ведь ему исполнилось семьдесят два года, а в семьдесят два года люди должны…

— Знаю, знаю. Он уехал, хорошо, пусть, если ему так нравится.

— Да, но это не нравится мамочке, потому что у него все заберут, его дом, мебель, и все…

Такая симпатичная, такая приветливая, такая внимательная к служителю культа. Ее семья могла лишиться всего из-за выходки старого эгоиста! Прелат быстро нашел решение.

— Тогда надо разыскать твоего дедушку!

— Но мы не знаем, где он, он нам ничего не сказал.

— Слушай, есть люди, которые занимаются такими вещами, очень хорошие люди. Пойди к этому господину от меня, он мой друг, он скажет тебе, к кому надо обратиться за помощью. Возможно, не стоит тебе говорить об этом маме: давай сделаем ей сюрприз, согласна?

Стоя перед моей дверью, малышка кое-как пришла в себя. В трудные моменты жизни вера может принести желанное успокоение. Эта милая девочка очень много знала! Фамилию своего деда, в этом не было ничего удивительного, а еще его любовь к месту своего рождения, Верхней Виене, фамилии трех его приятелей, одна из которых женщина, с которой он и исчез. Это случилось два месяца тому назад. Он не ладил с дочерью, муж которой за несколько лет до этого тоже исчез, но по другим причинам. Получив эту информацию, я пообещал девочке, что проявлю усердие и что буду держать ее в курсе. Тайно, потому что мама ничего не знала. Поэтому молчок.

В Лиможе у меня были сильные позиции: два талантливых осведомителя, деды которых во время немецкой оккупации участвовали в Сопротивлении. Молодые ребята, очевидно, не совсем понимали, что это означало, они в какой-то мере восстановили равновесие. Со значительно большим успехом, чем шпики той поры, тогда их дедушки не были пойманы.

Они позвонили мне спустя месяц и доложили, что проблема решена. Обнаружен партизанский отряд неподалеку от Руайер, что в двадцати километрах от Лиможа. Май вызывал желание подышать свежим воздухом, дела шли своим чередом, в ногах моих ощущался застой. Я поехал в Лимож, а задачу по Кретей оставил своим приятелям. У меня появилось причудливое и невинное желание петь и гулять по усеянному маргаритками лугу. В Кретей это желание я удовлетворить не мог.

В Рауйер оба моих сыщика довели меня до тропинки, заросшей высокой травой, положили в карманы вознаграждение и повторили ориентиры: через пятьсот метров должен справа показаться ельник, надо пройти через него, потом пройти около километра вдоль ручья, справа будет каштановая роща, а сразу за ней ряд елок, за которыми лагерь. Ошибиться было невозможно.

Я и не ошибся. Стояла чудная погода, на небе было несколько облаков, которые только оттеняли небесную лазурь. Не обращая внимания на протесты маргариток, я шел по лугу, насвистывая какую-то глупую мелодию. А потом я снова стал серьезным. Ельник, ручей, прекрасный ручей, где водилась форель, а возможно, и раки. Каштановая роща и, наконец, ряд елок. А за елками — лагерь. Его я увидел не сразу, но услышал, как люди о чем-то говорили вполголоса, потом послышался смех. Несколько секунд мне казалось, что меня там ждали друзья. Оглушенный ощущением разделенного благополучия, я раздвинул еловые ветки.

Обычно и я получал от этого некоторое удовольствие, когда появлялся в лагере подобном этому, начиналась паника, агрессивность, отчаяние. А там ничего этого не случилось. Ко мне были повернуты удивленные лица. На них не было ни досады, ни грусти. Только едва заметный упрек с некоторым оттенком доброжелательности. Так иногда люди хмурят брови при виде малыша, совершившего какую-нибудь глупую выходку.