Книга Юность Барона. Книга 1. Потери - Андрей Константинов

Но Грибанов (зараза!) вцепился аки тот клещ:

– Это я понимаю, а что конкретно?

– Нам ставилась оперативная задача узнать о местонахождении тетрадей Гиля.

– Какие тетради? Блин, Владимир Николаевич, что я из тебя каждое слово как клещами?

(О чем и толкую – клещ!)

– К 70-летию Ленина в одном из московских издательств вспомнили, что в 1928 году в журнале «За рулем» публиковались первые воспоминания Гиля об Ильиче, – нехотя принялся рассказывать я. – Они решили выпустить к юбилею полноценную книгу и с этой целью прикрепили к Гилю журналиста – курировать творческий процесс.

– То бишь его «Шесть лет с Лениным» могли появиться еще в 1940-м?

– В принципе, да. Журналист проработал с Гилем месяца четыре, после чего сдал в редакцию итоговый вариант будущей книги. Редактор прочел и… тоже сдал. В смысле – отправился вместе с оным прямиком сюда, на Лубянку.

– Странно. А мне показалось, что гилевские «Шесть лет» – совершенно невинное, скорее детское чтиво?

– В нынешнем варианте так и есть. Но вот в редакции 1940 года… Из беседы с журналистом выяснилось, что на этапе создания текст приходилось сильно резать и править, ибо там упоминались весьма пикантные моменты и неудобные факты. Более того, журналист невзначай обмолвился, что у Гиля хранятся некие рукописные воспоминания, примерно семь-восемь тетрадок. То есть для книги о Ленине старый большевик предоставил ему лишь малую выжимку из собственного творческого наследия.

– А учитывая, что персональный шофер – это столь же осведомленный источник, как персональная секретарша, было чем озадачиться, – вслух задумался Грибанов. – Знаешь, я от кого-то слышал, что первые лица Рейха пускали в расход своих водителей с периодичностью раз в квартал.

– Толково.

(В данном случае я был абсолютно солидарен с Грибановым, некстати припомнив своего предыдущего персонального шофера с очаровательной фамилией Миляга. Тот еще был упырёныш! У-ууу!)

– Извини, Владимир Николаевич, я тебя перебил.

– Так а что тут еще скажешь? Книгу, понятное дело, не выпустили, зато была поставлена задача добыть оригиналы рукописей. Но, так как грубо надавить на водителя Микояна и на человека, «самого Ленина возившего», проблематично, работу взялись вести негласными методами. Проверка квартиры и дачи ничего не дала – тетрадей не нашли. А тут, весной 1941-го, Гиль собрался на юга, в санаторий, и тогда было принято решение подселить меня к нему в номер.

– А почему именно тебя?

– Скорее всего, исходили из того, что я только-только перевелся в Ленинград из мурманского аппарата. Меня тогда не то что в Москве – в Питере в лицо мало кто знал.

– И как была сформулирована задача?

– Втереться в доверие. Доходили слухи, что Гиль весьма резок на язык и в своих суждениях частенько бывает не сдержан. Так что я работал легенду молодого партийца, который искренне считает, что взятый Сталиным курс все больше отклоняется от установок, завещанных Ильичом.

На столе у Грибанова спасительно заголосил один из пяти телефонных аппаратов.

Олег Михайлович снял трубку и ответил на нечто, коротко поведанное, еще более лаконичным «Есть!».

– Семичастный вызывает. Ты вот что, Владимир Николаевич, посиди здесь и обязательно дождись меня. Я постараюсь скоренько освободиться, и ты мне за остальное дорасскажешь. Ей-богу, дико интересно. Особенно с учетом того обстоятельства, что я подумываю… – Грибанов доверительно и чуть смущенно улыбнулся, – подумываю на досуге беллетристическими опытами заняться.

– О как?

– Только, чур, строго между нами! Как говорится, если гора не идет к Магомету, приходится… Пора, пора уже, Владимир Николаевич, чутка приоткрыть, так сказать, завесу и осветить для советских читателей некоторые аспекты нашей нелегкой службы. На одном майоре Пронине на идеологическом фронте далеко не уедешь.

– Наш ответ Яну Флемингу?

– Типа того, – хохотнул Олег Михайлович, подхватывая со стола папку с тисненым золотым «Для докладов». – Все, я ушел. Там в шкафчике, ну да ты в курсе, коньячок армянский имеется. Плесни, коли есть такое желание. Закусь – в холодильнике…

Хозяйским предложением плеснуть я воспользовался незамедлительно и в полной мере. Но вот предстоящая перспектива дорассказать вдохновляла куда как меньше.

Посвящать генерал-лейтенанта Грибанова в подробности обстоятельств подлинной смерти Елены Алексеевой я, разумеется, не собирался. И дело тут было отнюдь не в личных амбициях и обидах. Нуда, ну обскакал меня в свое время этот «пермяк соленые уши» по служебной лестнице. Так ведь иначе и быть не могло: по рассказам людей знающих, наш Олежек еще на заре туманной юности слыл зело ретивым товарищем.

Ну да, прослеживался в наших отношениях эдакий подтекстный антагонизм. Но это, скорее, проистекало от того, что Грибанов по службе и по жизни был следаком. Тогда как я всегда – как был, так и, надеюсь, остаюсь – оперативником. Те немногие, что в теме, прекрасно поймут, о чем я. Остальные, которые незнающие, просто поверьте на слово – пропасть колоссальная.

Нуда, опять-таки, не в этом соль и суть. Просто в подробности смерти Елены некогда было посвящено всего-навсего шестеро глубоко грешных мужиков. Ровно половина из них давно покинула этот, столь же грешный, мир. Остались Гиль, Пашка и я.

(Если, конечно, и Пашка к этому времени… тьфу-тьфу-тьфу!.. Я ведь с той поры, как перевелся в Москву, так ни разу и не удосужился выйти с ним на связь. Сука такая!)

Словом, как некогда высказался Ильич, «узок круг этих людей», и лично я не видел никакого смысла расширять его. Хотя бы и за-ради будущих литературных экзерсисов Олега Михайловича…[40]

Ленинград, май 1941 года

– …День добрый, Петр Семеныч. Говорят, вы меня искали?

– Не просто искал – обыскался! – хмуро отозвался Томашевский, отходя от окна и возвращаясь в свое массивное старорежимное кресло. Кое, согласно местечковой мифологии, помнило еще вес седалища самого вице-директора полицейского департамента Петра Рачковского. – Присаживайся, Валентин Сергеевич. Где тебя с самого утра черти носят?

– Мотался со своими парнями на обыска в адреса братьев Зиганшиных, – пояснил Иващенко, подсаживаясь к столу.