Книга Талейран - Сергей Нечаев

Так Талейран застраховал себя от возможного гнева Наполеона.

Бывший секретарь Наполеона Луи Антуан де Бурьенн потом написал в «Мемуарах»:

«В то время я приходил к господину де Талейрану каждый день. Когда я явился 30 марта, мне сказали, что он уехал. Однако я поднялся наверх и оставался некоторое время в его особняке с несколькими друзьями, которых я там нашел. Вскоре мы увидели, что он вернулся»[414].

В довершение этого рассказа имеет смысл привести еще один интересный факт: офицером национальной гвардии, который «задержал» князя в Пасси, был… Шарль де Ремюза, муж его старой доброй знакомой, «без колебаний согласившийся подыграть Талейрану, зная, что маршалы Наполеона, защищавшие город, были готовы вот-вот сдать его»[415].

В тот же день, 30 марта 1814 года, была подписана капитуляция Парижа. Талейран же в это время уже работал над подготовкой возвращения или, как уже начали говорить, реставрации Бурбонов.

Парижане, в отличие от москвичей в 1812 году, не только не подумали поджигать свой город, но и не попытались даже толком оборонять его. Большинство горожан, заполнив тротуары и балконы домов, с интересом смотрели на разноцветные колонны союзников, бурно приветствуя «освободителей».

Наполеон в это время во весь опор мчался в направлении к Фонтенбло, там он и встретил курьера, сообщившего ему о сдаче столицы.

Падение Парижа было предопределено: защищать его оказалось практически некому. Обороной безуспешно пытались заниматься маршалы Мармон и Мортье, но силы оказались слишком неравными. Напрасно Мармон в изрешеченном пулями мундире летал с одного фланга на другой и со шпагой в руке водил в атаки свои слабые и плохо вооруженные войска. Сначала он был отброшен к заставе Ля Виллетт, чуть позже после незначительного сопротивления у него был отбит Монмартр. На требование сдать оружие Мармон ответил с негодованием и презрением. На предложение уйти из Парижа в сторону Бретани он заявил, что пойдет туда, куда сочтет необходимым, никому при этом не подчиняясь.

Мортье и его войска начали отступление первыми и направились на юг в сторону Эссона. Войска Мармона разбили лагерь на Елисейских Полях и пустились в путь на следующее утро в семь часов. К восьми часам заставы уже были сданы противнику.

Находившийся в Фонтенбло Наполеон все еще не верил, что его дело безнадежно проиграно. У него еще было 36 тысяч штыков, через пару дней их, с Божьей помощью, могло стать 60 тысяч, но что это такое по сравнению с многократно превосходящими их силами союзников? Капля в море. В отчаянии Наполеон все же приказал наступать на Париж, но маршал Ней резко ответил ему, что измученная боями армия уже больше никуда не выступит.

— Но армия повинуется мне! — возмутился император.

— Нет, армия повинуется своим генералам, — перебил его Ней, давая понять, что решение уже принято и останется неизменным.

«Бомба» в Енисейском дворце

Войдя в Париж, император Александр должен был остановиться в Елисейском дворце, использовавшемся при Наполеоне для нужд правительства. Однако из-за сообщения о якобы заложенной там бомбе он принял решение расположиться у Талейрана в его особняке на улице Сен-Флорантен, дом 2. Этот особняк, построенный по проекту того же архитектора, который был автором флигелей Версальского дворца и Малого Трианона, Талейран купил совсем недавно (в мае 1812 года). Он был большим и просторным, на каждом из его этажей имелось по шестнадцать-семнадцать комнат, чего было вполне достаточно, чтобы принять не только русского императора, но и всю русскую делегацию.

Откуда появилось предупреждение о заложенной бомбе, можно было только догадываться. При этом сам Талейран в своих «Мемуарах» утверждает, что император Александр получил предупреждение об опасности «неизвестно откуда» и сам «предпочел остаться» у него[416].

Просто предпочел и всё. А не сам ли Талейран инспирировал все эти слухи о бомбе? Как это было на него похоже! Не способный заложить реальную бомбу, он прекрасно умел извлекать выгоду из самим же им спровоцированных слухов. Ни разрушений, ни шума, ни крови — одна лишь чистая выгода, а она состояла в том, что теперь Талейран мог быть ближайшим другом и советником, своего рода, «фаворитом русского царя». Теперь он мог подавать русскому императору нужную информацию и контролировать все его действия.

В особняке Талейрана на улице Сен-Флорантен Александр прожил двенадцать дней: сам он поселился на втором этаже, а третий этаж стал филиалом русского Министерства иностранных дел — здесь разместились граф Нессельроде и его сотрудники.

Естественно, что в это время Талейран много общался с Александром, подводя его к мысли, что народ Франции мечтает о возвращении Бурбонов.

Выглядит все это удивительно. Напомним, что в 1793 году он же писал мадам де Сталь из Лондона: «Королевский дом Бурбонов кончен для Франции»[417].

Теперь же он начал с того, что заявил, что «республика невозможна. Регентство, Бернадотт — не что иное, как интриги. Одни лишь Бурбоны могут послужить основанием»[418].

После этого он пояснил, что «династия Бурбонов призывается как всеми теми, кто мечтает о древней монархии с нравственными правилами и добродетелями Людовика XII, так и теми, кто желает новой монархии со свободной конституцией»[419].

Александр желал казаться либералом и любил рассуждать об уважении к воле французского народа, а посему он недоверчиво спросил Талейрана:

— Как я могу быть уверен, что французский народ желает именно Бурбонов?

Не моргнув глазом, тот ответил:

— На основании того решения, Ваше Величество, которое я берусь провести в сенате, и результаты которого Ваше Величество тотчас же увидит.

— Вы уверены в этом? — переспросил Александр.

— Я отвечаю за это.

Короче говоря, вопрос сразу же был сведен к выбору: или Наполеон, или Людовик XVIII…

Но о Наполеоне, понятное дело, и речи быть не могло.

Талейран сформулировал свою мысль так:

— Можете мне поверить, есть лишь две возможные вещи — Наполеон или Людовик XVIII. Каждый из этих двух людей представляет целую партию, а все остальное — это лишь маленькие кружки.

Но, ведя подобную игру, Талейран, естественно, «не хотел избавиться от деспотизма Наполеона, чтобы тут же попасть под деспотизм Людовика XVIII»[420].