Книга Мои путешествия - Федор Конюхов

Вывезли за деревню, и уже на закате мы услышали, да и ощутили взрыв. Стекла в доме зазвенели, и даже несколько черепиц с крыш выпало. Все побежали смотреть на место, где солдаты взорвали бомбу. Батюшки! Воронка больше, чем наш и соседский двор! Если бы она взорвалась у дяди Степы под окном, то не только не было бы его дома, но и нашего тоже. Да и дом тети Мани, что через дорогу, тоже снесло бы.

Мыс Лювин показывает когти

4 мая 1991 года

35°51’ ю.ш., 112°40’ в.д.

До мыса Лувин осталось 150 миль. Ветер усиливается. Как мне не хватает сейчас совета моего капитана Леонида Константиновича Лысенко. Каким курсом идти: на Бассов пролив[97]или вокруг Тасмании? Огибать Тасманию безопасней, но путь очень удлиняется.

Бассов пролив на широте 39 градусов. Заход с запада в этот пролив сносный, можно рискнуть. Сам пролив тянется на 200 миль, то есть при хорошей погоде двое суток пути, но каких суток! Без сна! Да еще выход из пролива — сутки. Выдержу ли? Там много рифов, островков, интенсивное судоходство — там нельзя допустить ошибку, ее просто не исправишь. Да и ветер между Австралией и Тасманией дует, как в трубе. Течение западное, а ветер восточный. Не считая прилива-отлива, а это тоже большие хлопоты. Сейчас только этим голова и занята, хотя до пролива еще ой как далеко — дней 20, а может, и больше. Но решать надо сейчас. Если решу идти вокруг Тасмании, то буду резко уваливаться вправо. Если Бассовым проливом, то буду выдерживать курс на 39–40 градусов. Кто подскажет? Кто посоветует?

21:30. Я бы предпочел еще раз пройти мыс Горн, чем этот Индийский океан. Как он меня с «Карааной» выматывает. Ветер вновь сменил направление: дул с норд-веста, а зашел на зюйд-вест. Волны огромные идут с норд-веста, а новые волны — с зюйд-веста[98], и стоит такая толчея, что не только может мачта упасть, но фальшкиль отвалиться.

Темно, ничего не видно. Ветер бьет порывами. Смотрю на барометр: если он остановится и перестанет падать, поставлю два штормовых стакселя, а трисель уберу, так как он перелетает с борта на борт. Ветер холодный, как из погреба. Дождь идет без остановки.

Стоял у руля и планировал, что, как и где строить. Я давно решил поставить в бухте Врангеля часовенку морякам, погибшим у мыса Горн. Думаю, ее надо будет строить из бетона и морских валунов. А в Красноярске, на берегу речки Лана (я уже там место присмотрел), из дерева тоже часовенку — погибшим на пути к Северному полюсу. Сколько планов и желаний! Надо стараться вернуться домой!

Обида

5 мая 1991 года

40°10’ ю.ш., 114°15’ в.д.

01:00. Колотун адский — за штурвал голыми руками не взяться. Брызги жгут, только не жаром, а холодом. Ни одного мыса не проходили мы с «Карааной» без шторма. Мыс Юго-Западный Новой Зеландии — там нам досталось порядочно. Мыс Горн — само собой. Мыс Доброй Надежды тоже обошелся дорого — все порвали, да и вообще непонятно, как живы остались. И вот теперь мыс Лювин показывает когти.

Если кто меня спросит, где я больше всего мерз, и будет ждать ответа, что на Северном полюсе, то я скажу, что это не так. Больше всего я мерзну сейчас, в кругосветном путешествии, в Южном полушарии. За прошедшую ночь так замерз, что к утру спустился в каюту — ни рук, ни ног не чувствовал. Испортил полкоробки спичек, пока растапливал печку — пальцы не слушались, не держали спички.

Судьбе было угодно, чтобы в 1990 году на 5 мая был назначен финиш моего одиночного похода к Северному полюсу. Но я не пришел в назначенный день — на полюс ступил только 9 мая. За это на меня многие обиделись. Корреспонденты радио, телевидения, да и друзья прилетели на встречу к 5 мая. А я был еще за 80 километров от полюса. Им пришлось ждать до 9 мая, а там еще пурга поднялась и задержала всех на Северном полюсе до 12 мая. Все от безделья и оттого, что у каждого была командировка только до назначенного срока, озверели. Когда я встретился с ними, они смотрели на меня волком и с обидой говорили, что я отобрал их драгоценное время.

Никто не спросил, как мне давались последние километры. Сколько пришлось преодолеть трещин и открытой воды. Сколько раз стоял перед тем, что называется смертью. Даже Оскар, и тот первый вопрос задал: «Папка, почему ты так долго шел?» У меня тогда текли слезы. Все, наверное, думали, что это от радости. Я же плакал от обиды. Люди, почему вы такие жестокие, злые, завистливые? Кто даст ответ на эти вопросы?

Мое одиночное кругосветное плавание должно было завершиться 5 мая, то есть сегодня. А мы только на широте мыса Лювин. Если Бог мне позволит вернуться в Сидней, я уверен, будет тот же вопрос: почему так долго шел. Если бы вы знали, как трудно прийти вовремя, когда твой путь усеян терновыми колючками и когда он такой длинный. Длинней пути нет на Земле, потому что она круглая, а мы с «Карааной» замыкаем круг. Если замкнем, то скажем: «Все, дальше уже некуда!» Как бы мне хотелось это сказать.

03:00. Я весь в крови, как наш деревенский мясник Антон Романович. Открывал консервы, а волна резко бросила яхту на борт, и я порезался между большим и указательным пальцами.

Антон Романовч в деревне ходил к тем, кто его приглашал, и резал свиней. Вообще-то он работал, как все, рыбаком. А перед Новым годом почти вся деревня резала кто кабанчика, кто бычка, чтобы праздник отметить с мясом. В это время для Анатолия Романовича было много работы. Даже когда был очень пьян, резал он хорошо — без визга и рева. Все считали, что он непревзойденный мастер своего дела. Он и сам знал это и старался не ударить в грязь лицом.

Наш отец признавал только его, и всегда Антон Романович справлялся со своей работой играючи — он сам так о себе говорил. Но однажды он оплошал. Конечно, не столько он виноват, сколько количество выпитой бражки да самогонки. Отказаться от самогона он не мог, да и хозяева обиделись бы.

Резать нашего кабанчика Антон Романович пришел под изрядной мухой. Он уже некрепко держался на ногах, и отец предложил отложить эту работу до следующего дня. Но Антон Романович с обидой сказал: «Филя, ты же знаешь, я моряк! Притом с крейсера “Марат”». В молодости Антон Романович служил на легендарном крейсере, который немецкая авиация в начале войны потопила прямо у причала Кронштадта. Об этой бомбежке и гибели корабля он часто и подробно рассказывал. Я дядю Антона уважал за то, что он настоящий моряк. У него на всю грудь была татуировка этого самого «Марата». Я мечтал, что, когда вырасту, обязательно сделаю такую же.

Мы всей семьей потащили нашего кабанчика Ваську из сарая на двор, где Антон Романович должен был его «усмирить». У него нож для этого дела был длинный и острый, завернутый в кусок бархата бордового цвета и засунут за голенище сапога.

Самогонка и бражка не таких валила с ног, даже если он моряк с «Марата». Антон Романович размахнулся — и мимо. Нож не попал в сердце. Васька как заверещит, как рванет, и ну убегать по огородам и виноградникам. Мы всполошились. Отец ругал нас за то, что плохо держали. И Антона Романовича за то, что у него уже рука не крепкая. А Антон Романович так спокойно, без суеты, попросил: «Филя, принеси ружье, я ему покажу, кто он такой». Отец бегом в дом, впопыхах схватил ружье и патронташ с патронами, принес Антону Романовичу. Тот на ходу зарядил ружье, и побежал, шатаясь, по винограднику догонять недорезанного Ваську.