Книга Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков

– Неужели бы я стал тебя обманывать? Она умная девочка, все понимает. Ты ей понравилась, только боится, что ты будешь меня обижать. И видишь – не ошиблась.

– Я ей показалась ведьмой? – рассмеялась Катя.

– Не знаю, чем ты ей показалась, только вот так она сказала. А понравиться – ты ей понравилась.

– А кто первый заговорил об этом: ты или она?

– Я.

– Что ты ей сказал?

– Спросил, как ты ей понравилась.

– Ну и что? – допытывалась Катя. Ей хотелось знать весь разговор, во всех подробностях.

– Что «ну»? – засмеялся Леднев. – Я же тебе все рассказал. Она все понимает и все одобряет. Ты сомневалась в этом?

Катя пожала плечами.

– Кому приятно заполучить мачеху?

– Вот видишь, – многозначительно сказал Леднев, – а вышло по-другому. И что ты сегодня наговорила, все это тоже не совсем так.

Катя слабо возразила:

– Ты правильно меня пойми…

Но он не дал ей договорить.

– Я все понимаю: ты делаешь трудное дело. Не все идет гладко, не все получается, но не надо нервничать. Возможно, ты в чем-то и права. Но надеюсь, ты не считаешь меня закоснелым бюрократом и негодяем?

– Зачем ты это говоришь!

– Теперь скажи: поедем мы в Кадницы или нет?

– С удовольствием. А Ирина?

– И Ирина. Только ты при ней не будешь меня прорабатывать?

– Постараюсь, – засмеялась Катя.

Так вот всегда. Леднев уходил от разговора. У него был для этого большой набор мимических приемов: неопределенное поднимание бровей, кивок, наклон головы, который может означать и согласие, и несогласие, и принятие к сведению, и непринятие к сведению, а может, и вовсе ничего не означать; улыбка, которую понимай как хочешь, а не хочешь так вовсе не понимай… Кате оставалось только вышучивать его привычные выражения: «Как мы будем выглядеть?», «Руководство нас поправит», «Правильно расставьте людей», «Поговорите с народом». В ответ Леднев смеялся и сам вспоминал казенные фразы, которые он употреблял или слышал от других. Это превращалось в игру, и Катя ничего не достигала. У Леднева была самая непроницаемая броня – мягкая, от нее даже ничего не отскакивало.

Но то, что рассказал ей Леднев об Ирине, опять примирило их: он говорил с дочерью и сгладил инцидент.

Лучше, если бы он сделал это до прихода Кати, но это уже ошибка, а не малодушие. Доводы, которые приводила она самой себе в оправдание Леднева, теперь казались ей убедительными. Сложно, трудно: отец, дочь, семья – разве есть тут место раздражению, обиде. Катя представляла себе разговор Леднева с Ириной, это было тяжело им обоим. Она с нежностью думала об этой тоненькой девушке с живыми, насмешливыми глазами, которые вдруг стали, когда Катя говорила с ней, такими жалкими и растерянными… Она была чересчур жестока, слишком строго выговаривала.

Катя надеялась, что поездка в Кадницы сдружит их. Впереди много трудного: Ирина, характер Леднева, новая семья. Но Катя чувствовала себя сильнее и Леднева и Ирины. И она все сделает для того, чтобы они были счастливы.

Глава двадцать четвертая

Анастасия Степановна засуетилась, собирая гостинцы и все, что наказывала прислать грозная свекровь.

– Разве угодишь старой? Что ни сделай, все нехорошо. Ты уж, Катерина, так и скажи: что могла, достала, а чего нет, того нет. И мне тоже некогда по магазинам бегать.

Катя приехала на пристань. Ирины там не оказалось.

Леднев, без кителя, в сетке с короткими рукавами, возился с мотористом в лодке. Он выскочил на поплавок, взял Катю за руку, повел в будку. Все это он проделал, не говоря ни слова, с деланно-непроницаемым выражением лица. Катя покорно шла за ним, понимала, что Леднев шутит, но не понимала, что эта шутка означает. В будке Леднев, продолжая одной рукой держать Катю, другой снял телефонную трубку и так, с трубкой в руке, набрал номер.

– Это ты? – спросил Леднев в трубку. – Ну, теперь разговаривай.

И передал трубку Кате.

– Слушаю, – сказала Катя.

Она услышала голос Ирины, тоненький и приветливый.

– Если бы вы знали, Екатерина Ивановна, как мне жалко. Папа меня поздно предупредил, и я уже обещала встретиться с ребятами. Ужасно жалко.

– Ничего не поделаешь, – сказала Катя, – поедем в другой раз.

– Обязательно, – ответила Ирина, – обязательно.

Катя повесила трубку. Леднев стоял рядом с тем же деланно-непроницаемым выражением лица. Потом сделал головой движение, означающее: «Ясно? И чтобы ко мне – никаких претензий».

Катер несся по реке, высоко задрав нос, равномерно похлопывал по волнам широким днищем. Вода бурлила за винтом, оставляя длинный пенистый след. Сильные брызги обдавали сидевших на корме Катю и Леднева, не задевая сидевшего впереди моториста.

Остались позади зубчатые стены кремля, широкая лестница, подымающаяся к памятнику Чкалова, и самый памятник, и массивы домов на высокой горе, и маленькие домишки предместья, сбегающие к реке по откосам, террасам и обрывам. Потянулся берег, изрытый оврагами, заросший лесом.

Блестит в овраге ручеек. Узкая тропинка вьется меж зарослей вяза. Кусты черемухи вошли в самую воду. Чайки кружат над рекой. В чаще деревьев – красные и зеленые крыши дач. Дальние излучины берега, синеватые, четкие, точно вырисованные на небе. Белые глыбы утесов, ослепительно сверкающие на солнце. И всюду рощи осокорей, этого спутника Волги, стройного, душистого, с нежно дрожащими листами. Катя с наслаждением вдыхала знакомый запах реки, впервые за много лет испытывая сладостное чувство покоя и тишины.

Невдалеке от кадницкой пристани они сошли на берег и отпустили катер.

– Вот здесь ты бросал в воду девушек.

Леднев оглядел узкую песчаную полоску берега.

– Пляжик-то так себе… Раньше мне он казался побольше.

– Ты сам раньше был поменьше. Затонский слесарь! А теперь шишка.

Они искупались, потом сидели на берегу, под палящим полуденным солнцем.

– Она не то что избалованная, – говорил Леднев про Ирину, – а самостоятельная чересчур, без матери выросла. Ну да ведь ты умница – сумеешь с ней поладить.

– Я думаю, нам лучше со всем этим подождать до осени, – сказала Катя.

Он приподнялся на локте.

– Почему?

– Я весь день на работе. Буду уходить, когда Ирина еще не встала, приходить, когда она уже легла. Буду в доме как ночлежник.

Потягиваясь, он сказал:

– Не такое уж это неразрешимое дело – работа.

– Работу я не брошу.

– Я и не предлагаю тебе бросать работу. Но можно перейти на более легкую. Все же семья, дом, а может быть, и народишь кого-нибудь, а? Какого-нибудь парнягу.