Книга Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин

Так закончилось первое во Второй мировой войне танковое сражение — 22 июня в 12.30 в километре от села Пелищи. Ничего подобного — дивизия на дивизию — ни в Польше, ни во Франции не было. Несколько позже под Алитусом пошла на немецкую броню 5-я танковая дивизия полковника Федорова. Жаль, что успех под Пелищами был недолог. Пока шел встречный бой у пересечения дорог, другая дивизия Гудериана обходила район с севера, нацеливаясь на Пружаны. Через сутки и там закипела горячая схватка.

Здесь в Пелищах Сандалова поджидали обе штабные легковушки, обогнувшие опасный район с юга. Но прежде чем отправиться на КП армии, он послал старшего лейтенанта Хромова за комдивом. Полковник Богданов не замедлил прибыть. Был он в черном танкистском комбинезоне, но при фуражке. Сандалов встретил его с улыбкой:

— Видел, как твои орлы долбили сегодня немцев!

— Эх, нам бы в каждый полк да хотя бы по десятку «тридцатьчетверок». Вот тогда бы уж долбанули, так долбанули: 76 мм против 37! Есть разница?!

Отдав все необходимые указания Богданову, начальник штаба армии двинулся на Жабинку. Еще вчера цветущий зеленый городок было не узнать. Чернел остов вокзала, а все пути были завалены разбитыми полусгоревшими вагонами. Беспомощно лежал на боку черный паровоз, из которого еще курился парок… На путях копошились железнодорожники, пытаясь еще что-то исправить, наладить… Со стороны Бреста долетал гул артиллерийской канонады. Это дралась окруженная Крепость.

Выехав на Варшавское шоссе, обе «эмки» попали в такой же плотный поток беженцев, подвод и грузовиков, что и на Пружанской дороге. Только здесь, на главной магистрали, ведущей в Минск, было еще и встречное движение войск, разрозненных автоколонн, отдельных маршевых рот. Порой все это стопорилось у какой-либо горящей после авианалета машины, и тогда приходилось объезжать затор прямо по полю, между придорожных деревьев.

Их пытались останавливать какие-то регулировщики, но, завидев «многошпальные» петлицы, пропускали «эмки» без очереди, отчего неразбериха на забитых перекрестках становилась еще больше…

Тем временем в Буховичах, на полевом КП 4-й армии, все томились в тревожном ожидании вестей из войск. Ни один из делегатов связи, посланных в дивизии, еще не вернулся.

Генерал Коробов вскинул бинокль и повел им вдоль дороги. Большак был пустынен, только дед в холщовых портах гнал хворостиной корову к дому. Эта мирная картинка так не вязалась с ожиданием военных передвижений, что командарм подержал ее в оптическом окружье много дольше, чем она того заслуживала. Ему вдруг захотелось поменяться судьбой с этим дедом и гнать сейчас корову к родному хлеву, где вот-вот ударят в подойник звонкие струйки парного молока… И не надо будет томиться в ожидании донесений от дивизий и корпусов, не надо будет переправлять их потом в Минск, в штаб фронта, откуда никогда ничего хорошего не услышишь…

Хорошо было Кутузову — залез на холм повыше, навел подзорную трубу, и вот они все твои войска — посылай нарочных, отдавай приказания… А тут, куда и сколько ни посылали делегатов связи — ни ответа, ни привета. Сгинули все, как один…

— Товарищ командующий, вроде машина пылит!

Коробов навел бинокль на облачко пыли. Это мчалась штабная легковушка, она держала курс как раз на опушку.

— Да это же Шлыков! — радостно воскликнул Сандалов. Он даже забыл все злые слова, которые посылал ему утром.

Шлыков предстал перед командармом помятым, пропыленным, но счастливым — отыскал своих! И первый ему вопрос:

— Как там в Бресте?

Коробов на минуту представил, что творилось утром в Бресте и в Крепости, и внутренне содрогнулся: мясорубка!

Оставалось только уповать на счастливое стечение обстоятельств, которые бы позволили большей часть войск выйти из цитадели…

Глава двенадцатая

В крепости

Ближе к вечеру немцы предприняли яростную атаку. Но сначала казарму хорошо обработала артиллерия. Подвал заволокло пылью и дымом, с кирпичных сводов скалывался острый красный щебень и больно бил по рукам и головам. Стальные осколки влетали в окна, рикошетировали от стен, находя свои жертвы в самых укромных местах. Сразу прибавилось убитых и раненых. Лобов вычеркнул из блокнота три фамилии — Собко, Иванова и Аветисяна.

Едва смолкли пушки, как к казарме ринулась цепь автоматчиков. Если бы не фланговый огонь из пулемета, так вовремя пришедшего на помощь, вряд ли удалось бы отбить этот штурмовой бросок. Но отбили, спасибо неизвестному пулеметчику.

У входа в подвал завязалась рукопашная: в дело пошли и штыки, и лопатки, и гранаты, и ножи, и даже кирпичи. Отбились. Немцы отошли, оставив трех убитых. С одного из них сняли фляжку, обшитую сукном, но вместо воды, как мечталось, в ней оказался шнапс. Водка ушла на обработку ран. Дали по глотку самым несчастным мученикам, доживавшим, должно быть, последние часы. Распределял спиртное сам капитан Суровцев, подраненный слегка в шею. Шею он замотал обрывком нательной рубахи, отчего походил на человека, у которого болит горло.

«Ну, где же наши? — эта мысль донимала не одного Лобова. — Должны же они знать, — рассуждал Сергей, — что в Крепости остались люди? Те, кто прорвался, наверняка уже сообщили, что тут творится. Почему же не идут на выручку? Одной бы танковой дивизией из Южного городка навалились, и немцы тут же бы убрались за Буг! Может быть, утром придут?! “Нам бы ночь продержаться да день простоять”», — припомнилась строчка из «Мальчиша-Кибальчиша».

Ночь прошла беспокойно, тревожно. Лобов выставил к амбразурам наблюдателей, а остальным объявил «отбой». Сам пристроился на сорванной с петель двери и попытался забыться на этом жестком ложе.

«Что это, — думал Сергей о случившемся, — кара за вчерашнее утреннее счастье? Ирина!.. Последний подарок судьбы, награда за предстоящую геройскую смерть?»

Впрочем, смерть вовсе не обещала быть «геройской». Врежет в лоб шальной осколок, вот и тухни тут в углу подвала. Трупный запах ощущался в подземелье все сильнее и все тошнотворнее.

Глухой полночью трое из бойцов попытались пробраться к реке за водой. Им удалось наполнить фляжки, но на обратном пути взвились осветительные ракеты и всех трех положили метрах в двадцати от стены казармы. Вот она, совсем негеройская смерть… Они лежали, сжимая в руках наполненные фляги. Казалось, окропи их живой водой из этих фляг, и они встанут. Но и окропить-то было некому. Моряк из третьего взвода смастерил из гвоздей «кошку», привязал ее к длинному куску электрошнура и попытался подцепить одну из фляжек. Все, кто мог, с замиранием сердца следили за его бросками. Следили и немцы. С пятой или шестой попытки ему удалось зацепить стеклянную баклажку, обшитую брезентом. И она поползла по земле, как черепаха. И уже почти добралась до стены, как раздался меткий выстрел и пуля раздробила стекло. Старшина все же успел вытащить истекающий драгоценной влагой трофей. Тут же нашлась кружка, в нее собрали остатки воды и, выбрав стеклянные крошки, отжали брезентовый чехол почти досуха.