Книга Скрипка некроманта - Далия Трускиновская

Маликульмульк свернул на Известковую и скорым шагом приближался к «Лондону». Ему отчего-то было весело, проснулся азарт, ожило предвкушение Большой Игры. Игра, положим, предстояла лишь вечером, а настроение возникло уже теперь. Да еще какая Игра! Нужно было договориться с фон Димшицем, чтобы шулер похитрее расспросил фрау Граве — пусть бы рассказала все, что знает про ссору барона с Брискорном. И еще этот внук… Внук может что-то знать о скрипке — скажем, дед ему обещал отменный инструмент… но кто поговорит с внуком так, чтобы не внушить подозрений деду? Не исключено, что внук, с виду — простодушный юноша, скажет нечто важное об участии Брискорна в этом деле…

Выстраивая в голове интригу наподобие той, что должна составлять скелет комедии, а в комедийных скелетах он знал толк, Маликульмульк приблизился к «Лондону» и увидел толпу на углу Известковой и Малой Кузнечной. Первая мысль была — неудачно перевернулись сани. Но ни саней, ни ормана, ни лошадь Маликульмульк там не обнаружил, зато ощутил легкий удар по плечу и обернулся.

— Добрый день, любезный друг, — сказал Гриндель. — Мы решили пообедать в «Лавровом венке», а тут такая неприятная новость…

— Добрый день, Давид Иероним, добрый день, герр Паррот, добрый день, дети, — Маликульмульк улыбнулся мальчикам. — Что случилось?

— Похоже, это как-то связано с пропажей скрипки. Я с детьми пойду в «Лавровый венок» и закажу обед на всех, а ты, Давид Иероним, расскажи подробности, — с тем Паррот, забрав мальчиков, ушел.

Маликульмульк прислушался — две женщины, стоявшие рядом с ним, с увлечением толковали про размер подвального окна…

— Мы договорились встретиться тут, Георг Фридрих водил детей в анатомический театр, им это полезно, — сказал Гриндель. — Я подошел пораньше и почти все видел.

— Что вы видели?

— Как вытаскивали тело. Тут ведь уже не меньше часа длится весь этот переполох.

— Тело?

— Загадочная история, — сказал Гриндель. — Отойдемте-ка. Я все вам не только расскажу, но и покажу.

Они прошли по Малой Кузнечной в сторону Большой Конной, там было потише. Гриндель остановился у ворот гостиничного двора.

— Итальянцы собирались сегодня уезжать. Не знаю насчет обоих Манчини, а певцы и певицы имели такое намерение — так сказали гостиничные истопники, которые тут бегали едва ль не счастливые — впервые они оказались в центре общего внимания. Квартет, разумеется, тоже собрался в дорогу, но накануне отъезда отправился в «Лавровый венок», вы же видите, он чуть ли не напротив «Лондона», очень удобно — даже в основательном подпитии не заблудишься. Певцы были приглашены в какой-то дом, певицы остались в своих комнатах, собирались в дорогу и помогали старику Манчини ухаживать за мальчиком. Никто не заметил, что музыканты ушли вчетвером, а вернулись втроем. Утром оказалось, что скрипач Баретти пропал.

— Баретти… — повторил Маликульмульк. Где-то в памяти хранилось лицо — худое, губастое, с густыми бровями, полуоткрытым ртом и рассеянным взглядом.

— Его стали искать. И не нашли бы еще долго, но у хозяина дома на Малой Господской есть молодой пес, кто-то ему подарил щенка охотничьей собаки. Пса все любят и исполняют всякие собачьи капризы. Когда хозяин послал своего дворника в подвал за дровами, пес увязался за парнем. А подвал там, надо сказать, словно из готического романа — раньше на углу стояло здание городской тюрьмы, и сохранились камеры узников с крюками в стенах, чтобы привязывать несчастных. Дворник стал укладывать дрова в вязанку, пес побежал в дальний угол подвала и стал там лаять. Сперва дворник решил, что он гоняет крыс, потом забеспокоился — крысы существа зловредные, как бы не укусили за нос хозяйского любимца. Взяв полено побольше и фонарь, дворник пошел на голос, немного поплутал в каменных закутках, наконец обнаружил пса, лающего на человеческое тело. Если бы собака не спустилась в подвал, тело пролежало бы там до весны — ведь в подземельях холодно…

— Как оно туда попало? — спросил Маликульмульк.

— Вы же знаете, что всякая дыра в рижской земле имеет хозяина и для какой-нибудь цели служит. У этого подвала несколько хозяев, они договорились о границах и не стали возводить перегородок. Тело Баретти лежало во владениях «Лондона». Они, как я понял, простираются и под улицей, мы над ними сейчас стоим. Гостиница — такое заведение, что дров требуется множество, запастись на всю зиму сразу невозможно. Дрова докупаются несколько раз, а в подвалах перед такой закупкой много пустого места. Поэтому можно предположить либо что убийцы ждали музыканта в гостинице и перенесли его в подвал на руках, что как-то сомнительно, либо что убийцам удалось спустить тело в окно с улицы. Вы же сами видели здешние подвальные окна для спуска дров…

— Да, видел, конечно… — они и сейчас были перед Маликульмульком, глубоко утопленные в землю и со скосами, по которым могли бы скользить дрова. — То есть прямо на Известковой улице, между «Лавровым венком» и «Лондоном», пьяного мужчину ударили по голове чуть ли не топором и очень ловко избавились от тела. Насколько я помню, вечером в это время улица не пустынна — особенно в день, когда за углом дается представление. Убийцы совсем обнаглели…

— Почему же на улице? Музыканты не заметили, когда Баретти ушел из «Лаврового венка», и решили, что он отправился отсыпаться в гостиницу. Может статься, кто-то его выманил, отвел в подходящее место и убил, а тело перенесли и спустили в окно уже ночью. Ей-Богу, не знаю! — воскликнул Давид Иероним. — Ну, теперь вы все видели, можно идти в «Лавровый венок».

Толпа не расходилась. Именно теперь, когда тело увезли, тут собрались едва ль не все соседи и облепляли печальную историю невероятными подробностями: скоропалительным романом итальянца и загадочной рижанки, ревностью мужа и прочей дребеденью, которую так сладко повторять благопристойным бюргершам; даже двадцать лет спустя они будут вспоминать смерть скрипача как настоящий роман с роковыми страстями, наказанным прелюбодеянием и даже незаконным ребенком.

— Бедный синьор Баретти… Видно, кто-то решил, что у него после удачных гастролей полон кошелек денег… — сказав это, Маликульмульк замолчал и пошел сквозь толпу, уже наловчившись прокладывать дорогу всем своим грузным мощным телом, Гриндель — за ним.

Маликульмульк вспоминал, как чуть ли не все итальянцы поочередно жаловались на пьянство Баретти. Первым был старик Манчини — по крайней мере, первым для Маликульмулька: он рассказал, как шел с Никколо в отведенную для музыкантов комнату и видел, как четверка музыкантов, уходя, тащила с собой пьяного скрипача. Он еще удивлялся, кажется, как это синьору Баретти удалось напиться. Говорили о пьянчужке и Аннунциата с Дораличе, когда ждали кофея и микстуры в аптеке Слона; говорили, не стесняясь присутствием Маликульмулька, уверенные, что он не разумеет по-итальянски. Но они удивлялись — отчего именно в Риге он стал спиваться с поразительной быстротой и ловкостью. Аннунциата сказала, что это город на него плохо влияет. Потом добавила, что пьянству способствовал старик Манчини. И кто удивлялся, что Баретти позволяет себе напиваться не только после выступления, но и во время оного, кто?..