Книга Антимозг. Цифровые технологии и мозг - Манфред Шпицер

3. Я обладаю гибкостью и могу изменить правила, если это целесообразно.

Эти три аспекта — (1) рабочая память, (2) сдерживание и (3) гибкость — неразрывно связаны друг с другом, ведь если у меня перед глазами нет цели, нет и необходимости воздерживаться от чего-то, что я охотно сделал бы. Только если я концентрируюсь на одной вещи, отвлечения не сбивают меня с толку; тогда я получаю возможность выполнить дело быстро и хорошо. Однако если я не умею постоянно приводить свои правила в соответствие с изменениями окружающей среды, то мои принципы могут дойти до абсурда, и я потеряю контроль над собой.

Пожалуйста, посмотрите еще раз на рис. 7.5 в главе 7. Справа представлена схема процесса в головном мозге взрослого человека, которые имеют место при успешном самоконтроле: рефлекторное поведение («съесть сладкое», «съесть мороженое») тормозится, вместо этого преследуются долговременные цели (стройность, красота, здоровье). При самоконтроле речь всегда идет о торможении рефлекторного поведения. Мороженого не есть. На отвлечения не реагировать. Раздражению не давать воли. Вместо этого мы сохраняем самообладание — по отношению к внешним раздражителям или внутренним аффектам. Это «нет» внешним или внутренним раздражителям — гибкое и обдуманное решение, которое генерирует лобная доля мозга. Если лобная доля функционирует не слишком хорошо, — например, если мы устали или выпили (а в худшем случае и то, и другое), — очень велика вероятность того, что мы утратим самоконтроль.

Каждый знает, как сильно люди отличаются друг от друга с точки зрения владения собой. В чем причина? Передается наша способность к самоконтролю, самообладанию (прежде сказали бы: наша сила воли) по наследству? Или мы приобретаем эту способность в детские и юношеские годы? И самый главный вопрос: можно ли вообще научиться самообладанию?

Учиться самообладанию так же, как учиться говорить

Чтобы научиться говорить на родном языке, малышу нужно обработать сотни тысяч единиц языкового опыта. Эти опытные знания — восприятие звуков произносимой речи и одновременное разглядывание лица говорящего (а, возможно, еще и телесный контакт с родителями, их запах) — достигают речевого центра, находящегося в стадии развития, и оставляют там следы. Остальное выполняет головной мозг: он — не кассетный магнитофон и не жесткий диск, иначе мы могли бы лишь точно воспроизводить то, что когда-то именно в такой интонации услышали. Нет, мозг вылавливает и усваивает из многообразной болтовни многих людей основополагающие общие слова и общие правила их употребления (грамматику, семантику, прагматику). Наш родной язык — важная часть образования. В этой книге я часто говорю о формировании головного мозга, и пример речевых центров очень наглядно показывает, что при этом имеется в виду: речевые центры, биологически заложенные в нашем головном мозге, лишь в процессе научения формируются в то, что они представляют собой у взрослого человека. Без этого научения мы не могли бы говорить и, став взрослыми, вовсе не имели бы речевых центров.

Родной язык выучил каждый, без зубрежки и долбежки, без уроков грамматики и вообще без каких-либо наставлений. Это сходно с тем, как каждый из нас научился ходить — просто так, потому что это доставляло удовольствие: ребенок поднимается на ножки и пытается удержаться какое-то время, пока снова не шлепается на попку. После тысяч таких попыток, которые по отдельности в памяти не сохраняются, маленький человек может стоять прямо и ходить. Точно так же доставляет удовольствие беседовать с кем-либо. Никто не нуждается в мотивации, чтобы научиться ходить или разговаривать, и я не знаю ни одного малыша, который через несколько недель безуспешных попыток и синяков на попке сказал бы себе: «Ну вот что, хватит, ходить я все равно не научусь». Беседы — это тоже слишком увлекательное занятие, чтобы кто-то в возрасте 3-х или 4-х лет отказался учиться говорить.

Теперь понятно, что и самодисциплине нельзя взять и научиться. «Тихо!», «Веди себя прилично!», «Возьми себя в руки!» — подобные требования и призывы к самоконтролю бессмысленны точно так же, как побуждение типа «Ну скажи же что-нибудь!» не способствует развитию речи. Все навыки, которые действительно необходимы человеку — ходить, говорить, контролировать свои действия, — он должен приобретать сам! При развитии самоконтроля, — как в обучении родному языку или хождению, — речь идет о ситуациях, когда что-то усваивается играючи, без проблем. Все коллективные повседневные действия, занятия спортом в команде, совместные занятия музыкой, участие в театральных постановках или проведение иных игр в конечном итоге нацелены на развитие самоконтроля.

Итак, с нашей волей дело обстоит точно так же, как с умением ходить и разговаривать. И для того чтобы развить способность к самоконтролю, нужен соответствующий разносторонний опыт. Но что это за виды опыта, которые тренируют нашу волю? Для того чтобы в этом месте четко видеть предметы, поможет взгляд в историю человечества, а точнее, на повседневную жизнь людей, живших в условиях каменного века. Для того чтобы выжить, племена, занимавшиеся охотой и собирательством, должны были постоянно контролировать и планировать свои действия. Тот, кто зимой не хранил огонь и не собирал заблаговременно дрова, замерзал. Тот, кто в поисках съедобного отвлекался на другие предметы, которыми так богата природа, погибал от голода. Тот, кто во время охоты в какой-то момент отвлекался, тоже погибал от голода, если не умирал еще раньше насильственной смертью. А если у кого-то были проблемы и он нуждался в совете, то следовало отправиться в путь и отыскать старейшину, что требовало планирования, так как, во-первых, старейшин было не так уж и много, а во-вторых, эти немногие всегда были очень заняты (прежде всего тем, что давали советы).

Сравним эту ситуацию с сегодняшней жизнью: тот, кто испытывает голод, открывает холодильник; тот, кто мерзнет, включает отопление, а тот, кто хочет что-то узнать, тот гуглит. В первых двух случаях не надо планировать последовательность разнообразных действий и одновременно подавлять реакции на отвлекающие раздражители. В третьем случае планирование было бы необходимо, однако фактически этого не происходит: как мы видели в главе 10, у подростков поиск информации протекает в большинстве случаев не планомерно, а путем бессистемного перескакивания с одной ссылки на другую.

При переходе от охоты и собирательства к возделыванию земли, появлению крестьянского хозяйства и формированию общин, что сопровождалось растущей уверенностью в завтрашнем дне, стали не нужны многочисленные составные части опыта, которые требуются для развития саморегуляции. Одновременно эта способность стала важнее, чем когда-либо, потому что крестьянин должен планировать свои действия на гораздо бо́льшие периоды времени, чем охотник или собиратель.

Представим себе на минуту, что изобретение письменности привело бы к тому, что люди перестали разговаривать друг с другом, а общались бы только посредством письменных сообщений. Это имело бы губительные последствия для развития речи следующего поколения, а также поколений, следующих за ним. Тот, кто не научился говорить, не может также читать и писать. Подобным образом можно представить себе последствия для развития самоконтроля хорошо организованного общества, удовлетворяющего все потребности человека: вдруг отпали все обстоятельства, при которых можно было упражняться в самоконтроле. Для имитирования этих обстоятельств наверняка были бы изобретены игры, и общество стало бы их активно культивировать, ведь в процессе игры тренируют то, что и должно тренироваться: умение слушать и говорить, обращаться друг к другу и совместно что-либо делать. Особенно важна игра для способности контролировать себя, потому что тренировать ее можно, только играя. Недаром игры и игрушки (то есть культура игры) существуют с тех пор, как появились большие общества.