Книга 1612. Все было не так! - Дмитрий Винтер

А теперь вернемся к попытке переговоров «тушинцев» с поляками. Здесь необходимо сделать оговорку насчет «московского народа, привыкшего жить под рабством». Мы видели, вопреки этому утверждению, что Тушинского вора с его самодержавно-грабительскими замашками страна начала отторгать еще зимой 1608–1609 гг., и именно из-за них, этих замашек, а вот Владислава Россия готова была принять, но при этом ставила ему определенные условия – не только принятие православия, отказ от строительства костелов без разрешения патриарха и Боярской думы и вывод войск иностранцев из Московского царства, но и ограничение власти «Землей» в лице Земских соборов. Так что народ был готов к принципиально иной форме правления. Другое дело, что чрезмерная вольность шляхты тоже была не по нраву московскому «третьему сословию», и москвитяне прямо говорили полякам: «У вас более могущественный угнетает более худого, вольно ему взять у более худого его имение и его семью убить»[557]. Последнее, конечно, преувеличение, но действительно, по единодушному утверждению польских и западных авторов XVII в., положение крестьян и горожан в Польше было хуже, чем в Московии (речь, конечно, не об опричной Московии 1565–1611 гг., а о Московском царстве первых Романовых, о котором мы еще подробно поговорим в конце книги).

Однако Владислав, как уже сказано, на царство так и не явился. В результате только часть страны признала царем польского королевича, другая часть (в основном Юг и Поволжье) продолжала признавать Тушинского вора, скорее всего как меньшее зло по сравнению с польским господством (как пишет Н.И. Костомаров, чтобы «иметь какой-то значок для борьбы с поляками»). Причем вскоре после занятия Москвы последними второму Самозванцу снова присягнули отпавшие было от него некоторые города к северу и востоку от Москвы – Галич, Владимир, Суздаль… Сапега, служивший теперь Жолкевскому, пытался привести к присяге Владиславу Северскую землю – и там он восстановил население против себя. От Москвы Жолкевскому «вора», как уже говорилось, удалось отогнать, и тот снова ушел в Калугу. Однако и в самой Москве простой народ, страшась установления польского господства, предпочитал «вора», от которого к тому времени все поляки окончательно ушли. «Вор» и Марина послали в Москву какого-то попа Харитона «возмущать бояр». Его арестовали, а заодно и князей Воротынского и А. Голицына, которых он оговорил[558]. Но вообще посланцы «вора» почти открыто агитировали в Москве против Владислава, а попытки поляков арестовать агитаторов, как правило, приводили к тому, что толпа их отбивала[559].

После убийства «вора» собственными соратниками 10 декабря 1610 г. (об этом речь чуть ниже) сына Марины Мнишек от него, Ивана, родившегося через несколько дней после гибели отца, провозгласили наследником. Впрочем, когда вскоре Сапега, служивший теперь Сигизмунду, подошел к Калуге, жители города обязались присягнуть тому, кого Москва изберет государем.

Войскам Семибоярщины удалось изгнать сторонников Лжедмитрия II из Серпухова и Тулы, и теперь, после того, как Калуга оказалась под угрозой, он готовился уйти из Калуги на Воронеж и далее, вплоть до Астрахани[560]. Правда, Заруцкому наконец удалось разбить войска Сапеги под Калугой, и калужане не признавали Владислава до тех пор, пока он не явится в Москву и поляки не выйдут из страны (в таком духе Калуга ответила послу Семибоярщины Ю. Трубецкому), однако своего решения насчет перехода в более безопасное место «вор» не переменил.

«Чингисхан всея Руси» № 2? Или «Аттила № 2»?

Однако 10 декабря 1610 г. Лжедмитрий II был убит. Убил Самозванца касимовский служилый татарин Петр Урусов, мстя за казнь своего непосредственного сюзерена, касимовского царька Ураз-Мухаммеда: того Лжедмитрий II казнил, обвинив в попытке предаться Сигизмунду[561]. И в самом деле, Ураз-Мухаммед при бегстве «вора» из Тушина перешел на службу к Жолкевскому, и несколько отрядов тушинцев под командой А. Зборовского и касимовского хана (выделено мною. – Д.В.) присоединилось к королевским войскам под Смоленском.

А потом Ураз-Мухаммед снова приехал в Калугу, с намерением уговорить своего сына отойти от «вора» и перейти к полякам[562]. Сын, однако, оказался «духовным предком Павлика Морозова»: он донес о крамольных разговорах отца Лжедмитрию II. Тот убил изменника собственноручно, объявив при этом, что касимовский царь хотел убить его сам[563]. И вот на этом историческом эпизоде надо остановиться более подробно.

Дело в том, что Ураз-Мухаммед, как и Симеон Бекбулатович, тоже был касимовским царем. И он тоже принадлежал к Чингисидам, хотя и к другой их ветви. И имел… ну, если не все права на престол, то уж по крайней мере не меньшие, чем их было у занимавшего московский трон в 1574–1576 гг. Симеона Бекбулатовича.

Еще раз процитируем ответ Сигизмунду польских сторонников Тушинского вора: «Больше будет славы и пользы для Польши тогда, когда вы посадите его на московский престол, чем тогда, когда сядет на этот престол Владислав… Московский народ привык жить под рабством. Ему нужно такого царя, как наш, а не Владислав, который принял бы царство с условиями. Мы своего… посадим на престол без всяких условий, и он будет делать все, что вы захотите».

Ну и чем настоящий, природный Чингисид в таком статусе хуже псевдо-Дмитрия? Да еще и лучше! Лучше он и для стоявших за спиной Польши Габсбургов: теперь на подавление всяких там Англий – Нидерландов можно будет бросить не только русских (которых Опричнина еще отнюдь не до конца «отатарила», точнее, «очингисханила», и которых еще надо «приучать и приучать к порядку», в смысле службы новым господам), но и полчища новой Золотой Орды!

Альянс Габсбургов и папского престола с Золотой Ордой… Жутковато делается от таких перспектив. Напомню, что нечто подобное уже имело место в Европе двенадцатью веками ранее.

К последней четверти IV в. Римская империя находилась в состоянии глубокого упадка. В III–IV вв. рабовладельческое хозяйство становилось убыточным, что увеличивало налоги на свободных трудящихся[564].

Неэффективность рабовладельческого хозяйства вынуждала господ сажать рабов на землю, превращая их в колонов. Колон по своему статусу напоминал скорее крепостного, чем раба: хотя в случае бегства от хозяина он должен был быть возвращен обратно в оковах, но крепок был не господину, а земле. Хозяин не мог согнать его с земли, а только прогнать, потеряв вместе с ним и землю, на которую колон был посажен[565]. Но главное – колон, помимо кнута и плети, имел и экономические стимулы к труду: часть произведенного продукта оставалась в его распоряжении. Одним словом, колон представлял собой нечто среднее между рабом и крепостным с тенденцией к превращению во второго[566]. Разлагалось рабовладение и в Испании – там тоже росла хозяйственная самостоятельность рабов и повышался их юридический статус[567].