Книга Легкое поведение - Линда Джейвин

Моррисон промокнул лоб носовым платком. Было двадцать седьмое марта. За прошедшие несколько недель он не написал ни строчки — и не то чтобы его редактор это заметил, ведь Белл поручил ведущему корреспонденту «Таймс» лишь отслеживать работу его коллег на местах. Но хотя Моррисон и был унижен подобным заданием, он пытался сохранить лицо. Будучи журналистом до мозга костей, он знал, что, если держать руку на пульсе, горячий материал обязательно всплывет.

— Боюсь, ничего не получится, мне надо нанести несколько визитов. Я слишком пренебрег своими обязанностями… — Впрочем, в его голосе не было ни твердости, ни уверенности.

Мэй потерлась ступней о его ногу:

— Но ты ведь не собираешься начать прямо с сегодняшнего вечера.

Если кто и шанхаирован, так это я. Моррисон сдался без боя.

По пути в отель Мэй заметила:

— Знаешь, я готова поклясться, что видела твоего боя. Он заходил в чайную, как раз когда мы выходили.

— В самом деле? Полагаю, это популярное место. Интересно только, почему он не подошел и не поздоровался.

— Наверное, не хотел нам мешать. А может, это и не он был. Для меня они все на одно лицо, точно так же, как мы для них. К тому же я не присматривалась. Меня занимали куда более интересные мысли.

— Например?

— Например, как бы попробовать заняться этим в экипаже. — Она прикрыла одеялом их колени. Ее пальцы устремились к пуговицам на его брюках.

На следующее утро Моррисон пригласил Мэй на экскурсию по городу. Он предложил начать с фортов Вусуня, где он осмотром экспозицию полевых орудий и сделал для себя немало заметой. Потом они зашли в церковь, где, как она слышала, миссионеры рисовали фрески Иисуса и его апостолов в китайских одеждах, да еще со свиными хвостами.

Шанхай предлагал массу развлечений. Мысленно планируя серию визитов, которые ему нужно было во что бы то ни стали совершить до ужина, Моррисон с удовольствием исполнял пеший дивертисмент.

Он был благодарен Мэй за то, что она держала свое обещание и больше не заводила с ним разговоров о любовниках. И пусть рассказы о прогулке в экипаже, запряженном четверкой лошадей, или вечеринке по случаю Дня святого Валентина в Палм-Нолл получились слишком короткими, он только радовался этому, хотя другие мужчины и присутствовали в них незримым фоном. Но Моррисон был человеком практичным: призраков он не признавал и видеть их, разумеется, не желал.

Его планы всерьез вернуться к работе постигла участь брюк, затерявшихся на просторах ее постели. И все равно он чувствовал себя как никогда молодым и счастливым.

— Если бы только это могло длиться вечно, — невольно вырвалось у него.

Мэй слегка прищурилась.

— Эрнест, милый, — промурлыкала она, — почему это не может длиться вечно? — И поцеловала его сосок. Ее локон, мягкий и душистый, приятно защекотал живот.

В тот вечер, вернувшись к Блантам, Моррисон записал в своем дневнике: «Бездумно прожигаю время. Ее близость вдохновляет меня. Голова идет кругом от возбуждения. Я чувствую, что моя нежность к ней перерастает в нечто более глубокое и сильное. Мы с ней совершенно разные, и тем не менее… меня влечет к ней неумолимо. Сейчас мы близки, как никогда. Полное счастье, без единого пятнышка».

Он перечитал написанное и промокнул чернила, прежде чем закрыть дневник. Действительно, без единого пятнышка. Он ведь ни на йоту не продвинулся в работе.

Мучаясь от сознания собственной вины, Моррисон задался вопросом, как там справляется Лайонел Джеймс.

Глава, в которой наш герой теряет темп, но выигрывает скачку, узнает о махинациях с посудой и решает воспользоваться советом друга

— Говорят, Япония слишком маленькая страна. Она не выдержит финансового напряжения затяжной войны, — заметил Дюма. Он только что приехал в Шанхай с коротким визитом и пришел к Блантам на чай с Моррисоном.

— Такие же сомнения высказывались десять лет назад, в начале китайско-японской войны. Я рад тебя видеть, старина.

Дюма в ответ сверкнул улыбкой. Кожаный диван заскрипел под его тяжестью, когда он развернулся, чтобы осмотреть убранство гостиной. Среди изысканных китайских ширм, французских антикварных часов и других приобретений, отражающих вкус миссис Блант, нашлось место и для охотничьих трофеев мистера Бланта — слоновьей ноги, служившей стойкой для зонтов, медвежьей шкуры и голов тигра и антилопы на стене.

— Гостиная Блантов вполне соответствует моим ожиданиям. Хотя мне и не по душе, что за мной наблюдает тигр. Я чувствую себя добычей. А мне этого дома хватает.

— Как поживает миссис Дюма?

— В полной боевой готовности. Во всяком случае, такой я оставил ее, уезжая из Тяньцзиня, и, дрожа от страха, ожидаю застать по возвращении. Недавно она открыла для себя клитор. — Дюма погрузился в задумчивое молчание.

— Продолжай.

Дюма вздохнул:

— Она стала невозможно озабоченной сексом. О, не смотри на меня так. А где же твои хозяева?

— У миссис Мадхёрст, там последняя репетиция какой-то домашней театральной постановки, — ответил Моррисон, втайне радуясь тому, что не услышит новых откровений. — Говорят, будет не хуже, чем «Телохранитель короля».

— А хуже и быть не может. Я твой должник, Джордж Эрнест.

Дюма пустился в рассказы о своей недавней поездке в Ньючанг. Там он узнал, что некий бессовестный торговец оружием продал русским 4200 порций германского пороха, не содержащего кордит.

— Я сомневаюсь, что им можно будет заряжать пушки Армстронга, — сказал он, и Моррисон одобрительно кивнул.

Потом они обсудили арсенал, который китайцы сооружали в Вуху, и Дюма не преминул заметить, что продажи пороха и амуниции японской армии уже принесли британским фирмам тысячи фунтов прибыли.

— О, совсем забыл, — спохватился он. — В Ньючанге мне встретился еврейский хирург, дезертировавший из русской армии. Так вот, он уверяет, что по меньшей мере сорок тысяч царских рекрутов — евреи. Их насильно вытаскивают из штетлов[28]и гонят на войну. Он говорит, что евреи нарочно наносят себе увечья, выкалывают глаза и режут сухожилия, только чтобы не служить в армии, поскольку русские офицеры относятся к ним по-свински. Эйвин говорит, что издеваться над евреями — первая забава на Руси. Кстати, поляки и другие рекруты скорее откусят палец еврею, воюющему на их стороне, чем станут стрелять в японца. Евреи, как он рассказывает, идут на войну с холщовыми мешками, которые их матери набивают хлебом, селедкой и куриным жиром — у них это называется смальц — и колбасой. «Бог запрещает нам есть языческое мясо, пока мы воюем с японцами на стороне царя» — так он сказал и сплюнул для пущего эффекта. После чего выдал старинное еврейское ругательство: «Пусть лук прорастет из их пупков».