Книга Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

– А всего-то – пару месяцев пожила в духе времени! – возмущался Костя. – Что тут такого? И главное, как теперь её лечить? Понимаешь, ну совсем она не человек – комок страданий! Ты придумай что-нибудь, я тебя прошу!

– Что я придумаю, – сказал Иван, – это ты у нас – автор.

– Мне знаешь, какие мысли в голову лезут? – доверительно шепнул Костя. – Вообще устраниться! Отстать от неё! Пусть учится, взрослеет, а потом встретит кого-нибудь вроде тебя…

Иван посмотрел на него с жалостью.

– Так нельзя, – покачал он головой. – Отступничеством человека не выручишь. Человека нужно лечить безоговорочной добротой. Просто укутать его, как в вату, в эту доброту. Знаешь, как обморожения лечат.

Костя кивнул.

– Я так и думал.

Они оба посмотрели в окно. Зимний день наполнил улицу хмурью: весна простудила дедушку и отошла.

– Точно так и думал – твоими словами! – повторил Костя. – Ну а как у тебя? Есть новости? Ну, кроме дедушки…

– Кроме дедушки? – с трудом сосредотачиваясь, переспросил Иван. – Ну, вот такая, например, новость. Меня научный руководитель зовёт лететь с ним на конференцию в Берлин. Будем докладывать о «смыслах» и «практиках».

– О каких смыслах и практиках?

– Это такие научные слова – «смыслы» и «практики». Вот то, что мы с тобой пьем чай – это практика. А то, для чего люди используют ту или другую практику – это смыслы, – объяснил Иван. – Я всю жизнь по наивности думал, что смысл – один, как правда. А оказывается, они – смыслы, и их много. Наверно, это просто русский язык богат…

– Когда летишь? – спросил Костя.

Иван покачал головой.

– Опять что ли отказался?

– Про себя – да. А на деле мне нельзя отказываться. Маме за меня стыдно, отец вообще убить готов… Оля, Макс – все. Ты вот, когда болел, тоже сказал справедливые вещи… – Иван взглянул на Костю. Немного Бэллы он всегда находил в его чертах. – Мне, действительно, надо меняться. Вот дедушка пойдёт на поправку, съезжу в институт, поговорим.

Костя слушал, стараясь не жевать. За время беседы он успел доесть шоколад и теперь всё-таки взялся за яблоко. В какой-то миг его полная участия физиономия умилила Ивана. Он уже собрался было пожарить ему картошки, но тут ударила входная дверь и на кухню вбежала мама.

– Доктор! – замахала она, – Доктор пришёл! Иди, сам разговаривай!

Вернувшись от дедушки, Иван не застал Кости. Крошки были стёрты, тарелка и чашка вымыты. Трогательная записка с выражением признательности светлела на столе. Иван рассеянно прочёл и отложил.

«Без динамики», – сказал доктор. Вроде бы, это был не самый плохой вердикт, но жить оказывалось нестерпимо. Приближался стандартный, знакомый по прежним годам, срыв, – когда клонит в сон, шумит в ушах и от всякой мысли брызжут слёзы.

Они с мамой постояли у окна на кухне, близкие и недвижные, как два дерева, а потом разошлись по комнатам.

Что было делать?

«Позвоню я Андрюхе!» – в последнем отчаянии решил Иван и вызвал на мобильном его номер.

Забыв расхождения последних лет, он звонил ему, как встарь, как если бы только вчера они шли по солнечному, шмелиному разнотравью детства.

Андрей сразу почуял мрак и взялся допытываться.

– Да нет, – сказал Иван, – я так звоню. У нас дедушка болеет – острый бронхит, температура. А ведь у него сердце.

– Ты только не раскисай! – велел Андрей. – Ты ведь знаешь, это бывает с людьми, – и, подумав, привёл несколько примеров того, как счастливо выздоравливали от бронхитов и пневмоний самые старые люди планеты – все сплошь его знакомые.

Иван слушал невнимательно, разглядывая облако в форточке. Серое, с чернильно-фиолетовыми углублениями – очень весеннее, или даже летнее. Конечно же, оно плыло к ним на дачу, где он так и не удосужился утеплить дом.

– Ну, как мне тебя развеселить? – тормошил его Андрей. – Хочешь, давай приеду? Ты же знаешь, мне только в удовольствие полетать!

– Ты меня не развеселишь, – горько сказал Иван. – Ты тоже человек, как и дедушка, как все мои. Человек – это такое страдальческое, бесправное звание. Мне одна тоска оттого, что вы люди!

Андрей на другом конце удивлённо примолк.

– Что ж ты хочешь, чтоб мы сразу были ангелы? – наконец, нашёлся он.

– Да! – сказал Иван без улыбки.

Он чувствовал, что позвонил зря. Какой помощи можно ждать от человека, у которого нет привязанностей?

– Знаешь что, Иван, – продолжил Андрей серьёзно, – я думаю, надо взглянуть с другой стороны. Радоваться тому, что есть.

– Я не могу, – ответил Иван. – Сколько моим дедушке с бабушкой осталось? А они вполне даже довольны, как будто не понимают. Мама тоже всё ждет какого-то счастья. Костя носится со своей юностью. Макс рыдает, его Оля хочет от всего родного увезти в Малаховку. Всё равно увезёт… Вот и что после этого человек? Ты извини, что я себе тут позволил… – помолчав, заключил он.

– При чём тут «извини», ты чего городишь! – возмутился Андрей и сказал ещё несколько утешительных фраз, грозил приехать.

«Ладно. Будем сами… Будем сами…» – бормотал Иван, с выключенным телефоном в руке гуляя по дому.

Комнаты были ему малы. Он исходил их все, но не растратил тревоги. Как всегда в кризисные моменты, ясная жизнь без подсветки, без житейской лупы, искажающей пропорции добра и зла, была перед ним, и видеть её он не мог.

В своей комнате Иван лёг и стал вспоминать, что было с ним в начале начал – какая погода, какие сапожки, сандалии, мелки, голуби… Он чувствовал, что детство – это евангелие из другой жизни, которая протекала в ином пространстве, но соединена с тобой. Это помощь, оказанная тебе свыше. В ней – все твои ключи. Детство, как эпиграф, реет над человеком.

Блуждая по дошкольному возрасту, Иван наткнулся на молодого дедушку с удочкой и, громыхая ведёрком, пошёл за ним на пруд. Взять бы силы из того летнего дня и дедушке в день сегодняшний – перелить, как кровь! «Веры нет, – думал он. – Отсюда мука – нет веры, одно безверие».

Опасаясь, как бы совсем не выпасть из жизни, Иван поднялся с постели, придвинул к окошку стул и попробовал вникнуть в картинку за стеклом. Перед ним был послеобеденный двор, сквозь голые мётлы деревьев отблескивали солнцем чужие окна. На ветках он насчитал два гнезда и четыре вороны. У подъезда дымила «Волга» с открытым капотом, наполняя двор ароматом парного бензина. Хозяин в шофёрской куртке аккуратно тёр её тряпочкой. «Всё-таки, какая-то замена корове… – дико подумал Иван. – Человек нуждается, чтобы было существо…»

За «Волгой», в миниатюрных Альпах, наваленных лопатой дворника, гулял спаниэль. У мусорных контейнеров кучей толклись голуби, а на детской площадке, в лодке, засыпанной песком и снегом, Иван различил человека. Этот человек был ему знаком. Чёрное пальтишко его было расстегнуто, на коленях лежал «этюдник», он что-то записывал в тетрадочку.