Книга Амандина - Марлена де Блази

— Ах, конечно, франки. Тогда, возможно, вы должны съесть их, мадемуазель.

Следующим утром мы стояли в очереди в мэрию. Мне впервые пришлось предъявлять бумаги Амандины, и я переживала, что чиновник найдет к чему придраться и что кто-нибудь попробует отнять ее у меня. Я должна была бы больше доверять епископу, Фабрис сделал свою работу хорошо. Плавно, в своем ритме, чиновник передвинул две тонкие пачки документов через широкий деревянный стол. «Следующий». Вся Франция ест то, что боши дают съесть…

Но даже талоны помогают мало. Боши забирают почти все. Согласно возрасту, Амандина оценена как J2, а я как А. Это означает, что ей положены молоко и даже шоколад, если найдется. В действительности иногда мы могли добыть только одно яйцо или сухую колбасу, но были дни, когда мы питались полноценно. Маргарин, хлеб, сыр, картофель, булочки, кусочек сала с грубой кожицей. Даже мед. И, время от времени — овощи, немного подгнившие. Были времена, когда мы разнообразили наш ужин едой с черного рынка. Не надо было далеко ходить и долго искать. Пригоршня франков ложится на стойку в баре, и кто-нибудь обязательно поинтересуется: «Чего мадемуазель желает?» Еда появлялась из кармана, из-за пазухи, из ящика или подвала, voila. В сумку, и опять в путь. Я благословляла Фабриса за то, что у меня все еще хватало денег. Независимо ни от чего, мы пока не нуждались.

И как называлась та деревня, где мы впервые увидели, почувствовали противостояние? Я не могу вспомнить. Прошло две или три недели нашего путешествия. Мы сняли комнату на верхнем этаже высокого каменного здания с темно-зелеными ставнями и темно-серой вывеской, раскачивающейся от ветра, так что прорезанные буквы горели желтым светом от фонаря, установленного сзади. Ле Флери. Через открытые окна неслись заманчивые запахи, а мы хотели есть.

Мадам не глядя полировала оцинкованную стойку. Ее волосы были настолько интенсивно красными, что отливали в тусклом свете фиолетовым.

— Четвертый этаж, номер шесть. Ключ в двери.

Я двинулась туда, где меня ждала Амандина, когда она сказала:

— Плата вперед, если не возражаете.

На влажную стойку я положила небольшую кучку франков, как она и потребовала, и мы пошли умываться. Позже мы сидели рядом на деревянной скамеечке напротив стены перед столом, который мадам накрыла для нас, постелив чистые белые салфетки, поставив толстый огрызок свечи в железном подсвечнике и синюю стеклянную бутылку с душистым горошком. Мы наслаждались отдыхом, сидя в темном теплом зале, пропитанном застаревшим потом, острыми запахами баклажанов и чеснока, пробивающихся сквозь туман «галуаза». Я довольно много уже узнала о войне, о моей Франции, в первый период наших скитаний. Научилась держать глаза и уши открытыми. Поэтому я знала, что боши, сидевшие рядом — в серо-зеленой форме Вермахта с расстегнутыми воротничками, шумные и беззастенчивые, звенящие пряжками ремней, медалями и пистолетами, ведущие себя как победители, — вероятно часть отряда по уничтожению партизан. Скорее всего, они подозревали, если не были уверены, что мужчины, на которых они охотились, сидят за следующим столом и едят такой же ужин. Наливают то же самое прохладное светло-красное вино в керамические стаканы вместо стеклянных. Боши рассматривали вино на свет, бросающий розовые отблески на их лица. Да, за следующим столом и за тем, что стоял дальше, вокруг них сидели партизаны, чьи лица казались темными, как их глиняные стаканы, в отличие от свежих, розовощеких крупных белокурых мальчиков.

В черных беретах и потрепанной одежде, партизаны вели себя более сдержанно, чем боши, их разговор велся с помощью жестов, понятных только им: приподнятые стаканы, взгляд, брошенный вправо и влево, снятый головной убор, дотронуться до верхней пуговицы на рубашке, дотронуться да щеки, чтобы сказать «стоп», рука на плече — «продолжим».

И среди черных беретов, можно быть уверенным, есть предатель, а то и два, пьющих сейчас с ними вино. Работающие на Виши? На правительство в изгнании? На оба режима? Коммунисты? Те французы, которые противостояли бошам, и те, кто помогал им, перепутались в самых причудливых комбинациях. Партизаны были разобщены. Коллаборационисты не менее. Никто не придерживался единых убеждений. Можно было прибиться к одной партии, потом дать задний ход. Если повезет — перекраситься еще раз. Убеждения и идеология менялись согласно потребностям. Чувство голода в том или ином виде. Да, этой ночью в Ле Флери я начала понимать, какая война бушевала внутри войны, война, которую Франция вела сама с собой. Единственное, что выглядело постоянным, — французы не были пассивны. Цвет Франции не серый. Так они и сидели: боши и партизаны, коллаборационисты и сочувствующие, ужиная тушеным мясом в Ле Флери. И все они подняли головы, когда появились, хихикая, местные девицы. Не для того, чтобы поужинать, они вырядились в носочки и лодочки, и поскольку сидячих мест не было, сгрудились у барной стойки, демонстрируя неестественное оживление. Искусно завязанные платочки, одинаково красные губы, накрашенные единственным тюбиком помады на всех, — они выглядели как и любые другие девочки их возраста, робкие, неуверенные, жаждущие ласки. Парней ведь не стало — после капитуляции два миллиона французских солдат, как скот, загнали в реквизированные грузовики и отправили в рабство, в Фатерланд. Во Франции осталось совсем немного молодых мужчин, а девочки должны хоть для кого-то прихорашиваться.

Я услышала это слово ночью в Ле Флери. Я его слышала достаточно часто за прошедшие недели. Resistance. Сопротивление. Главным образом, его произносили шепотом, но однажды его прокричал старик с разбитыми губами и выбитыми зубами, который сидел через проход от нас в поезде. Бош шел мимо него, остановился, возвратился и сказал что-то, что я не поняла. А затем дал старику в зубы рукояткой пистолета. Старик поднялся с места, распрямился во весь рост, едва дотягиваясь оккупанту до плеча, и закричал: «Мы не сдадимся. Да здравствует Сопротивление!» Бош рассмеялся, прикурил, возвратился, предложил сигарету старику. Оливковая ветвь. Старик колебался, и видно было, как ему хочется курить, но он отвернулся к окну, сложив пальцы в знак. Resistance. Сопротивление.

Было и другое название, всплывающее время от времени. Maquis. Маки. Так называются вересковые пустоши на Корсике. Неисследованная и пустынная часть острова. Maquisards. Охотники. Боши не шли по Франции прогулочным шагом.

Мы тоже. Мы купили велосипед в деревне около Авиньона, и, как и все наши сделки, покупка была совершена в баре. Женщина спросила, откуда мы и куда направляемся. Когда я объяснила, что мы идем в Шампань, она смеялась до слез, вытирая глаза передником. Хозяйка вывела из-под навеса позади бара велосипед, и Амандина тут же затанцевала вокруг него. Она сказала — кажется ее звали Ивонна? — что ее отец соорудит место для Амандины на багажнике. Он не был шикарен, этот велосипед. Но все же…

— А я не смогу найти еще и легкий прицеп для вещей?

Она накормила нас, пригласила отдохнуть в маленькой комнате позади кухни, через окно которой мы услышали стук и грохот в саду и раздраженный голос, спрашивающий: «Насколько велик ребенок? Мне нужно понять, насколько она большая!» Когда мы вышли, мы увидели вычищенный и смазанный велосипед с привязанным кожаными ремнями к багажнику деревянным седлом, должно быть предназначавшимся для езды на ослике, со своего рода стременами, свешивающимися по обе стороны от заднего колеса. Амандина села. Седло и стремена отрегулировали. Маленькая трехколесная тележка была прикреплена так, чтобы ехать в метре позади велосипеда. Конструкция получилась шаткая. Как и все вокруг нас.