Книга Иностранец в смутное время - Эдуард Лимонов

В вестибюле отеля по-прежнему толпились вперемежку возбужденные преступники и армянские беженцы из Азербайджана.

Лишь к трем часам дня Индиана смог войти в ЗЕЛЕНУЮ (шторы, стены, покрывало на кровати) комнату, отстоящую на несколько дверей от его прежней камеры. Опустив сумку на пол, Индиана прошел в ванную и отвернул кран…

В 18:30 за ним приехал в татарской шапке усатый Андрей, второй шофер ОРГАНИЗАЦИИ, и они заторопились в автомобиле вдоль набережной. В сторону от Дома Литераторов. Они должны были подобрать Яшу. Точнее, для Индианы только он был таковым, для татарской шапки — Яков Михайловичем. Яков Михайлович хотел представить Индиану литераторам от имени ОРГАНИЗАЦИИ.

Он глядел на снег, на грубые улицы, они или скоро проскакивали, или медленно длились, и вспоминал. Стесняясь самого себя за это. Но, если ты отсутствовал двадцать лет, то что ты можешь поделать…

…Аккуратно, раз в неделю, по воскресеньям, он звонил в многонаселенную квартиру где-то в глубине старых кварталов Москвы, и на сердитое или равнодушное «Але!» разных голосов в трубке всегда отвечал одной и той же приторно вежливой фразой, противной ему самому. «Будьте добры, пожалуйста, Риту Губину». Голоса швыряли: «Нет ее!» Вторая его фраза была столь же сладкой и противно-церемониальной, как и первая: «А когда она будет, скажите, пожалуйста?» — «ОТКУДА Я ЗНАЮ!» — отвечали все голоса. После пятого по счету звонка он удлинял беседу на одну фразу (если успевал до того, как в глубине Москвы зло водрузят трубку на рычаг): «Скажите, а она еще живет в вашей квартире? Она не переехала?» — «Живет как будто…» — сердитые отвечали голоса, ни разу не позволившие разговору продлиться дальше этого «Живет как будто».

На следующий день после такого звонка, в понедельник, около шести вечера Индиана выходил из многоквартирного дома в Беляево-Богородском, куда более тщательно одетый чем для обычной прогулки. Почищенный и даже отглаженный. И, сложенные по длине вдвое, в обоих внутренних карманах пальто лежали вельветовые тетради со стихами. Автобусом, затем в метро до площади Маяковского, и наконец троллейбусом до площади Восстания он добирался на улицу Герцена и становился мерзлой статуей у двери в Центральный Дом Литераторов. Там по понедельникам проходили семинары Секции Молодых Поэтов, на каковые семинары юный Индиана и желал попасть. Дом стал в ту зиму целью его жизни. Дело в том, что по слухам, упорно циркулировавшим в провинциальном Харькове, ежепонедельничные семинары в Центральном Доме собирали всю самую талантливую поэтическую молодежь Москвы. В том числе и легендарных СМОГИСТОВ! И Рита Губина, бывшая харьковчанка и приятельница «метафизического» (так его уважительно называли земляки) харьковского поэта Олега Спинера, была старостой одного из семинаров! И именно того, который «вел» Арсений Александрович Тарковский, любовник: в прошлом Цветаевой (или Ахматовой, молва имела варианты) и ученик Мандельштама! «Найди там Ритку, она тебя со всеми познакомит», — сказал ему Спинер (Индиана видел девушку на вечере поэзии в Харькове и обменялся с нею парой фраз), скептически отнесшийся к затее юного коллеги ехать в Москву и жить там без прописки. Но Спинер дал ему телефон.

«Легко сказать, найди…» — уныло думал поэт, стоя у двери в недосягаемый ему мир. Занесенный снегом, как среднего роста ель в лесу. Дело в том, что неимоверно строгий отряд пограничников ограждал элитарный мир советских литераторов от внешнего советского мира. Юных поэтов пускали в литературный закрытый клуб только по особым спискам, составленным на понедельник вперед. Пропустив счастливчика внутрь, небольшого роста дотошный Церберман, известный на всю страну своим отвратительным темпераментом, вычеркивал фамилию из списка. Даже заслуженные старцы, члены Союза, обязаны были предъявлять членские билеты, и безумец иной раз позволял себе тщательно вглядываться попеременно в фотографию и в оригинал, беззастенчиво упиваясь своей властью. (Десять лет спустя Индиане привелось наблюдать подобные же сцены у входа в диско «Студия 54» в Нью-Йорке. Маленький хозяин «54» Стив Рубелл, выросший в Бруклине еврейский бывший мальчик, с упоением отказывал в доступе в свое диско большим англосаксонским миллионерам.)

Провинциал Индиана являлся за час до начала семинаров и вставал на свой пост, молчаливый, серьезный и отстраненный. Вглядываясь в лица, он ждал Риту Губину. И Риты Губиной не было обнаружено в семь понедельников. А может быть, я не помню, как она выглядит? — засомневался после седьмого понедельника упрямец. Однако, закрыв глаза, без особого труда вспомнил остроносую девушку с русыми, остриженными под Надежду Константиновну Крупскую волосами.

А к подъезду все время подъезжали частные автомобили и такси. Хорошо и модно одетые таинственные столичные литераторы входили, встряхивая шубами и дубленками, в вестибюль дома-дворца. Седовласые, большие, сопровождаемые красавицами, они пахли духами и одеколонами несоветского производства. Освобождаясь от шуб и дубленок, литераторы оказывались в крупной вязки заграничных свитерах, модных в те годы, или в столь же модных замшевых куртках. В руках их тотчас же появлялись модные же трубки с ароматным табаком. И Цербер, грозный и злой для мальчишек, не включенных в списки, ласково ворковал им что-то на ухо. Юный Индиана наблюдал эти сценки сквозь замороженные стекла огромных, о двух половинах, дверей… Или — о удача! — если ему удавалось проникнуть в теплый предбанник, небольшое помещение между первыми дверьми и следующими, еще более великолепными, оправленными обильно в бронзу, ведущими в собственно вестибюль. За ними-то и стоял главный Церберман и младшие церберы.

Смиряя свою гордость, он несколько раз просился внутрь. Над ним смеялись. Однажды он осмелился пробормотать, что приехал из провинции на несколько дней, пустите, а? Но Церберман резонно заметил, что видит его замерзшую физиономию уже месяц, и Индиана с позором был изгнан даже из предбанника. Заметаемый снегом, он грустно ушел по улице Герцена, вышел на Садовое кольцо и сел в троллейбус. Решив больше не возвращаться сюда. Но в следующий понедельник не усидел дома, опять загрузил карманы синими тетрадями и, приехав к Дому Литераторов, встал на свой пост.

К чести упрямца, он добился своего. Однажды, когда он устало вглядывался в лица ввалившейся юной компании, он услышал, как лохматый, толстенький типчик обратился к девушке в ушанке, она стояла спиной к Индиане и согнувшись, стащив варежку с руки, искала что-то в разбухшей папке. «Ритка! — воскликнул парень. — Шевелись, опаздываем!»

«Извините, — решил коснуться плеча девушки в ушанке остолбеневший упрямец. — Вы не Рита Губина будете?»

«Да, Рита. И Губина, — смеющаяся девушка обернулась. — А вы — Дед Мороз?»

«Я из Харькова. Мы с вами знакомы. Нас Алик Спинер в Харькове познакомил…»

«Я помню вас, — сказала девушка, вглядевшись в него. — Вы пишете смешные стихи, да? А что вы здесь делаете?» (Такая она была дура, что его необычные стихи казались ей смешными…)

«Ритка! Пошли!» — выкрикнул из предбанника торопливый лохматый молодой человек.

«Я вас жду, — поспешил объяснить провинциал, — я вас семь недель жду. Я вам звонил все время, но вас никогда нет дома. Я на семинар хочу». — Индиана снял кепку и ударил кепкой о колено, чтобы стряхнуть снег.