Книга Нет кармана у Бога - Григорий Ряжский

Это меня взбесило настолько, что я сам удивился тому, насколько тихо и внятно вымолвил то, что вымолвил.

— Вон… — Я встал и повторил это ещё раз, так же негромко и отчётливо. Чтобы не было сомнений и подозрений в шутке. — Вон из моего дома, Вероника… Я не хочу тебя видеть и не желаю, чтобы ты отныне была моей дочерью. Иди и рожай своего чёрного сына Минеля от собственного брата-наркомана. Только помни, что таким его сделала ты. Ты и никто больше. И спасибо тебе, дочь, за это. Большое отцовское гран мерси!

Не сказав больше ни слова, я медленно развернулся и так же медленно направился в сторону лестницы, чтобы покинуть первый этаж и больше не вернуться. Успел лишь заметить, как резко выбелились Инкины пальцы на Никуськиных руках, сжавшись в маленькие Инкины кулачки…

Потом, уже со второго этажа, я услышал, как бухнула брошенная сквозняком о дверную раму входная дверь, как заурчал оборотистый двигатель Никусиного «Рено», как завизжала всесезонная резина, бешено срываясь с тротуарного плитняка, и как потом порывистый ветер разгонял со скрипом и сгонял обратно половинки брошенных незапертыми ахабинских ворот. Я вслушивался в знакомые звуки родного дома, но размышлял в это время о другом. Получается, всей своей проклятой творческой жизнью я не заслужил даже малого — быть продолженным в имени своего будущего черножопого внука. Или, если угодно, слабо-фиолетового, разбелённого кровью моей старшей дочери…

Не буду утомлять вас подробностями о том, как она погибала в тот страшный день. Моя любимая обкуренная девочка, моя Никуська.

Как не раз и не два вылетала на встречную полосу, пока неслась по нашей трассе в город, обгоняя попутный транспорт.

Как бешено лавировала между машинами, мечась из ряда в ряд.

Как пролетала на красный, не видя его и не тормозя.

Как уходила от ментовской погони, презирая и ненавидя всех их, нелюдей в погонах, за то, что пришли незвано и забрали из её и моей жизни Джаза, самого любимого после меня человека, отца так и не родившегося маленького Минеля. И что в придачу забрали у неё меня, её родного отца.

Как выскочила, наконец, на встречку, на полном ходу влетев двигателем в морду стоящего на светофоре страшного железного мусоровоза.

Как в результате столкновения раздался чудовищной силы взрыв и разгорелся огромный пожар.

Как горела в том пожаре моя дочь, Ника, изгнанная мной в тот день из родительского дома.

Как проходила идентификация в морге останков Вероники Дмитриевны Раевской, дочери всенародно любимого писателя Дмитрия Бурга.

Как хоронили мою дочь и опускали собранное по обгоревшим фрагментам её мёртвое беременное тело в тот же востряковский чёрный земляной карман, где лежала наша с ней Инка.

Как убивалась моя калмыцкая белочка, рыдая и теряя сознание по пути на кладбище и обратно.

И как не отпустили из СИЗО находящегося под арестом гражданина России Раевского Джазира Минелевича, сына того же всенародного писателя, для участия в похоронах его сестры-невесты, принимая во внимание обстоятельство, что преступник представляет собой особую опасность для общества. И что в самом ближайшем будущем ему минимально светит двенадцать лет строгого режима даже в случае, если присяжные, находясь под впечатлением последнего слова свидетеля-отца, обретут ангельскую плоть и предпримут все возможные усилия для принятия судом максимально щадящего приговора…

Итак. Что же мы имеем на сегодня? Это если подводить привычный промежуточный итог.

Мы имеем неврастенически подержанного дядьку, всё ещё удивляющего окружающих самим фактом столь длительного присутствия его произведений на полках книжных магазинов.

Мы имеем весьма милого и довольно известного автора, талант которого вовсе не стёрся, а всего лишь впал в творческий анабиоз в силу истинно объективных причин.

Мы имеем законного и в каком-то смысле неуравновешенного отца двух приёмных детей, мальчика и девочки. Мальчик, так незаметно превратившийся в деятельного мужчину в расцвете молодых лет, вскоре отправится отбывать заслуженное наказание на зону, где, вероятней всего, его сделают очередным песцом. В том смысле, что не пропадёт со своими мичуринскими навыками. Если только не найдётся авторитетный отбывающий, которого смутит и озадачит дымно-серебристый колер его песцовой шкуры. Но в любом случае для него это будут годы без прибалтийских шпрот — сто процентов из ста.

Мы имеем восхитительную школьницу-дочь, приёмную, не так давно перешагнувшую тринадцатилетний рубеж, крайний перед критическими четырнадцатью годами. Ну, вы понимаете, о чём я. Не так уж мудрено сообразить, будучи в курсе, каким именно алгоритмом осенило не так давно её приёмного отца.

Мы имеем сверхпожилое животное Нельсон адмиральского кошачьего звания, прожорливое, одноглазое, хитрожопистое, но всё ещё горячо любимое и родное.

Мы имеем отлично оборудованную растениеводческую лабораторию по выращиванию и переработке дури высокого качества, пользующейся неизменным спросом у его владельца в окончательно теперь уже единственном числе.

Мы имеем в активе не только совершенно блистательное литературное прошлое, но и талантливо переизданное и умело допечатанное настоящее как результат неутихающего спроса на него плавно вырождающегося поколения читателей. Это если не говорить о будущем с присущим автору оптимизмом.

И мы имеем виды.

На этом пункте остановлюсь подробней, для чего следует вернуться чуть назад, к тому дню, когда я появился на Фрунзенской, чтобы поискать Никин паспорт для процедуры юридического оформления последствий трагедии. Безутешную Гелочку я в этот день оставил в Ахабино, вместе со старушкой Нельсон, не меньше нашего переживавшей общую беду. В те печальные дни я даже перестал отдирать её от ствола обожаемой бескокосовой пальмы, о который она, пребывая в крайней степени расстройства, беспрестанно точила когти в надежде на расправу. Это если убийцы дочери хозяина ненароком заявятся в наш дом.

Так вот, зашёл в её комнату и стал искать. Долго рыться не пришлось. Паспорт лежал на самом виду, в выдвинутом верхнем ящике письменного стола. Я взял его в руки и открыл. Оттуда на меня смотрела Никуська, тысячу раз прощёная, но всё равно успевшая расстаться с жизнью. Я сунул документ в карман и уже собирался уходить, ехать в собес для получения положенного вспомоществования по факту имевшейся смерти — лишним ни по-какому не будет. Но в этот момент глаз мой лёг ещё на одну бумагу, сложенную пополам, что лежала непосредственно под дочкиным паспортом. До сих пор не знаю с определённостью, упас ли меня Господь тогда или, наоборот, наказал этим моим обнаружением. А находка выглядела так. На лицевой стороне документа крупными печатными буквами было выведено: «Обменная карта». Далее шли паспортные данные моей дочери, ФИО, как положено, адрес прописки и дата заведения документа. Примерно десятидневной давности. Ну а в правом красном углу чернильной иконой сиял фиолетовый штамп, оттиснутый медицинским учреждением: А(II) Rh(+), полож. И от сияния этого исходили лучи. И попадали в меня, в мои глаза, в мой отцовский миокард. Потому что били прицельно, зная, что я в курсе этих странных знаков и значков. Кроме того, символы чётко сообщали, что дочь моя, Вероника Дмитриевна Раевская, является носителем второй группы крови. И никакой другой. Потому что это показал анализ, сделанный в женской консультации, куда она была поставлена на учёт, находясь на двенадцатой неделе беременности. Вот так, господа присяжные заседатели! Так и никак иначе!