Книга Девичьи сны - Евгений Войскунский

– Ну что ты не понимаешь? Лезут в Маркса, ищут… ну, несоответствия между тем, что написано, и тем, что получилось… Дурак Васька, – сказал он, скривившись, как от зубной боли. – Маркса ему, видите ли, надо читать. «Краткого курса» ему, дураку, мало. В «Кратком курсе», в четвертой главе, весь марксизм в сжатом виде – читай, изучай, как все люди. Первоисточники ему, видите, нужны.

– Мы в институте конспектировали первоисточники.

– Так то в институте, под руководством преподавателя. Это другое дело. А тут сам полез, без подготовки.

– Ну и что, если сам? Парень хотел разобраться…

– То и плохо, что сам! – Раздраженная нотка появилась у Сергея. – Что может понять в философии безусый юнец? Ему и семнадцати еще нет. Дурак, вот и все!

Я вздохнула. Незнакомый мне дурак Васька арестован за чтение Маркса. Понять это трудно, но факт есть факт. Да мне-то какое дело? Мне нужно, чтобы под ногами была не трясина, а твердый грунт…

– Значит, они от тебя отвязались, Сережа?

– Подполковник, который со мной беседовал, умный мужик. Понимает, что моей вины нету никакой. Он так и сказал: «Мы понимаем, что вы не виноваты. Мы, – говорит, – посоветуемся в политуправлении».

Спустя два или три дня вызвали Сергея в политуправление. Какой у него там был разговор, он не счел нужным мне рассказать. Но я видела, какой он ходит хмурый.

Еще прошла неделя, другая – вдруг Сергей мне заявляет:

– Юля, мой вопрос решен. Демобилизуюсь. Ухожу в запас.

Я чуть не села мимо стула.

– Тебя выгоняют с флота?

– Никто не выгоняет, – отрезал он таким тоном, что я сразу вспомнила портнихины слова об его строгости, которой побаивались подчиненные. – Ухожу с правом ношения формы.

– Но ты же не виноват!

– Если бы был виноват, то другой… другое было бы решение. А так… ну арест сына тень на меня бросает. Неужели непонятно?

– Что я должна понять?

– Ты действительно наивна или разыгрываешь наивность? Ну нельзя, нельзя с такой тенью на политработе! Да еще в такой обстановке! В ударном соединении!

– Не смей на меня кричать, – холодно сказала я.

– Я не кричу… Объясняю просто…

Еще около двух недель заняло оформление бумаг. Перед тем как начать укладывать вещи, я спросила:

– Так мы поедем жить в Баку?

– В Баку? – Сергей наморщил лоб.

– У тебя есть какое-нибудь другое место?

Он покачал головой. Не было у него никакого другого места.

Глава семнадцатая

Баку. Январь 1990 года

Трамвай тронулся, а я не села, слишком много набилось народу. На остановке у Гостиного двора всегда толпа. А мороз ужасный. Я бегу, бегу за трамваем, а из-за стекла задней площадки смотрит на меня человек. У него хмурое лицо, заостряющееся книзу, высокий белый лоб с косо упавшей черной прядью и серые глаза… любимые серые глаза… Я бегу, задыхаясь, я кричу: «Ваня! Не уезжай! Ванечка…» А он – ни слова в ответ, ни жеста. Печально смотрит, как я бегу, отставая все больше… Я останавливаюсь, нету сил бежать… пар от частого дыхания вырывается толчками… Трамвай уходит в туманную перспективу Невского… растворяется в вечерней мгле… и только тусклые шары фонарей… только отчаяние и жуть одиночества…

Я проснулась в слезах.

Еще не рассвело. Рядом на тумбочке деловито и монотонно работал будильник. Похрапывал Сергей. Я лежала без сна, старая женщина на исходе жизни, и душа у меня заходилась от печали.

Эти сны…

Сереже часто снится, как идут по каменистому склону какие-то бабы с кувшинами. А мне – мне снится Ваня Мачихин.

Ванечка, жив ли ты, мой любимый? Мне так хотелось, так мечталось быть с тобой до самого края жизни вместе, безразлучно… Ванечка, ты видишь, как я плачу?..

Окно за шторой чуть просветлело. Вот и новый день начался, шестое января, суббота. И я не жду от него ничего хорошего. Такой разлад в душе, в семье, что не хочется и начинать новый день.

Чем мы провинили Господа, что Он послал нам все это на старости лет?

Однако все чаще в моих мыслях появляется Бог. Я что же – стала верующей? Я, комсомолка-активистка Юля Калмыкова, ворошиловский стрелок, член агитпропколлектива – и кем еще я была в своей жизни? Как-то не вяжется все это…

Вот Сергей – у него никогда не бывало сомнений. Бога нет. Есть только родная партия. А если ты засомневался, то, будь ты хоть сыном родным, тебе несдобровать.

И даже если родная дочь…

Я чуть не застонала, вспомнив скандал, разразившийся в новогоднюю ночь, когда Нина объявила, что пришел вызов из Израиля.

Я позвала их встретить вместе Новый год. Они приехали – Нина с Павликом и Олежка. Ничего особенного я не готовила, да и что приготовишь, когда ни продуктов хороших, ни настроения. Все же сделала салат, лобио, соте из демьянок (так, если вы не знаете, бакинцы называют баклажаны). Нашлась и бутылка водки, а ребята привезли свой излюбленный «Кемширин» – полусладкое красное вино. И все шло как положено: проводили старый год, послушали обращение Горбачева, встали, когда кремлевские куранты начали державный звон, – и выпили за наступивший девяностый, и обменялись поцелуями и улыбками. Олежка лез ко всем целоваться, а от деда потребовал рассказать, как он «бабил Билин». От нас Олежка получил в подарок заводной автомобильчик, который, доехав до края стола, поворачивал и ехал дальше. Такая чудная импортная игрушка, которую я углядела на базаре у спекулянта.

Начался «Голубой огонек», мы смотрели, расслабившись, как московские знаменитости – певцы, балерины и эстрадные остряки – пытались поднять настроение нам, советским людям.

Позвонил Котик, поздравил с Новым годом и, между прочим, сказал: «Юлечка, тебе особые пожелания. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю». Потом взяла трубку Эльмира, тоже пропела добрые пожелания и под конец сообщила, что Володя решил уехать в Москву, поживет там у Лалочки. По ее голосу я поняла, что Эльмира очень рада такому повороту. Она ведь страшно беспокоилась за Володю. Пыталась устроить его на работу в железнодорожную больницу и еще куда-то, но безуспешно. Не срабатывали даже ее высокие связи.

– Вот, – объявила я, положив трубку, – Володя уезжает в Москву.

– Ну и правильно, – сказала Нина. – А мы получили вызов в Израиль. Завтра, то есть послезавтра пойдем в ОВИР.

У меня сердце заколотилось, когда я услышала это. Ну прямо пустилось вскачь. Что-то моя аритмия расходилась. Пойти принять анаприлин?

А Сергей, пожевав губами, посмотрел на Нину. Его глаза стали тусклыми, оловянными, и он сказал резковато:

– Ну и что вы там будете делать? Апельсины в корзины укладывать? Да тебя раввинат и еврейкой не признает. Какая ты еврейка?