Книга Равнодушные - Альберто Моравиа

Низкое, прямоугольное окно с узкими стеклами и белоснежными занавесками, было очень большим — во всю противоположную от кровати стену. У окна трубы парового отопления были отгорожены тонкой решеткой. Жалюзи были опущены; дверь в гостиную — закрыта, так же, как и дверь в ванную комнату, которую она видела лишь краешком глаза через слабо освещенные стекла, похожие на стенки аквариума, залитые солнцем. Она опустила глаза — у ее ног лежала шкура взъерошенного белого медведя. Глаза у него были словно два желтых целлулоидных шарика. Он свирепо скалил пасть, утыканную огромными, острыми зубами. Шкура с короткими лапами и небольшим хвостом была примята так, точно по ней провели гигантским катком, пощадив лишь голову с гневно разинутой пастью.

Карла встала, прошлась по комнате, дотронулась до теплой печи, отодвинула занавеску и вдруг повернулась. Сквозь сверкающие стекла ванной было видно, как колышется тень Лео, слышны были плеск воды и другие непонятные звуки… И тогда, посмотрев в тусклое зеркало на свое растерянное, испуганное лицо, она начала раздеваться…

Она ни о чем не думала, непривычные действия поглощали ее внимание, удивляли ее, словно все происходило во сне. Больше всего ее поражало, что в такой поздний час она не у себя дома, а в этой чужой комнате. Она сняла порванное платье, повесила его на спинку низкого кресла, стоявшего возле кровати. Затем сняла чулки и секунду смотрела на свои голые ноги; сняла лифчик, трусики. Она заколебалась — снять ли комбинацию. Подумала и решила — да, конечно. Быстро сняла и ее и бросила на ворох одежды. Но совершенно голой она почувствовала себя, лишь когда скользнула под холодные простыни и, свернувшись в клубок, прижалась к постели, положив одну руку на грудь, другую — на колени. Пижаму в широкую полоску, которая напоминала арестантскую форму, она бросила на пол — подумала, что ее, наверно, надевала мать.

Постепенно ее горячее тело согрело простыни. Ей вдруг показалось, что от этого тепла растаяли страх и растерянность, больно сдавившие сердце. Но уже через минуту она снова почувствовала себя совсем одинокой, ощутила к себе огромную нежность и щемящую жалость и свернулась клубком — так сильно, что коснулась губами своих круглых колен. Исходивший от них чистый, влекущий запах растрогал Карлу. Она несколько раз страстно поцеловала их. «Бедная я… бедная…» — повторяла она, поглаживая нежную кожу. Глаза ее наполнились слезами. Ей хотелось склонить голову на чересчур крупную грудь и выплакаться, точно на материнской груди. Не сводя глаз со стены, едва освещенной лампой, она прислушалась. Доносившиеся до нее звуки были ей знакомы и не оставляли никаких сомнений в том, где она находится. Все еще шел дождь — слышно было, как он шелестит за окнами. Кто-то ходил в ванной, оттуда доносился шум льющейся воды. Стоило ей пошевелиться, и сразу же матрац мягко, с глухим, словно доносящимся откуда-то издалека скрипом, опустился. Но она так и не поняла, показалось ли ей это, либо пуховая перина и в самом деле оказалась необычайно податливой. Это была не ее домашняя постель, узкая и жесткая, и не одна из тех чужих постелей, на которые ложишься после долгого путешествия, и тебе сразу начинает казаться, что она слишком высока или низка, и ты не получаешь от сна никакого удовольствия. Нет, это была удобная, удивительно мягкая постель, готовая окружить тебя теплом и заботой, и все-таки дрожащее тело страшилось ее. Карла сжалась в комок и снова и снова ощупывала рукой огромные, холодные простыни, эту бесконечную, голую, враждебную ей сибирскую степь из белого полотна. Ощущение было неприятным. Карле представлялось, что она идет по темной дороге и кто-то преследует ее по пятам.

Она зажмурила уставшие глаза, прошло не больше минуты, а ей казалось, что она уже час лежит в этой кровати. «Почему же не возвращается Лео?» — вдруг подумала она. Мысль об этом повлекла за собой другую. «Я повернусь к нему, лишь когда он потушит свет, — без всякого, однако, гнева сказала она себе самой. — Не хочу его видеть».

Она содрогнулась от ужаса. «Это конец всему», — неуверенно подумала она. Твердая решимость навсегда покончить с прежней жизнью привела ее в эту постель, и теперь Карла страстно желала наступления темноты. Тогда она очутится в объятиях Лео. С волнением представляла она себе, как это произойдет. И сама не знала, чем объяснить свое волнение, — то ли заложенной в ней от природы жаждой наслаждений, то ли желанием поскорее погрузиться в бездну порока и под покровом сообщницы-ночи предаться самым немыслимым животным ласкам, о существовании которых она хотя и смутно, но уже давно догадывалась. И все-таки эти пробужденные ее разгоряченной фантазией образы не могли отвлечь ее от томительного ожидания. «Почему не возвращается Лео?!» — ежеминутно повторяла она.

А потом, истомленная страстью, обессилевшая, она уснет рядом с ним. Мысль об этом ей непонятно почему понравилась. Она представила себе, как, наверно, приятно и в то же время грустно спать вместе с возлюбленным, касаясь локтем его локтя. А может, она будет лежать в объятиях Лео, нагая, слившаяся с ним воедино. Она испытывала сейчас к Лео нечто похожее на нежность. И подумала, что не пошевелится и даже затаит дыхание, чтобы не разбудить его… как вдруг дверь ванной распахнулась и тихо звякнули стекла.

Карлой уже начинала овладевать тревога, и этот внезапный, но такой знакомый скрип двери доставил ей нежданную радость, словно в незнакомом, пугающе чужом месте дал о себе знать друг. С таким же точно звоном открывались стеклянные двери на всем белом свете, как у нее дома, так и в других домах. Она вмиг позабыла о своем решении — открыла глаза и увидела на стене большую тень Лео. Он наклонился к ней. Она еще успела заметить, что на нем была не пижама, а легкий халат, что он аккуратно побрился, напудрился и причесался. Не спуская с нее строгого, спокойного взгляда, он поднял одеяло и лег с ней рядом.

X

Первым заснул Лео. Неожиданная пылкость неопытной возлюбленной утомила его. После последнего объятия они несколько мгновений лежали не шевелясь, в блаженной истоме, сплетя мокрые от пота руки и ноги, закрыв глаза и откинувшись головами на одну подушку. Но вдруг Карла почувствовала, что Лео тихонько разжал руку, обвивавшую ее талию, высвободил ногу и повернулся к стене.

«Что же меня ждет утром? — смутно подумала она, прислушиваясь к мерному дыханию спящего Лео. Что ждет меня утром?» Она тоже почувствовала себя безмерно усталой, ей казалось, что она уже целую вечность лежит погруженная в непроглядную тьму этой комнаты. У нее болела голова, она боялась пошевелиться. Внезапно, хотя она все еще ощущала прикосновение нагого тела Лео, столь непривычный для нее пряный запах простыней и самый воздух вокруг напоминал ей — ты находишься в чужом доме, вся эта необычная обстановка вдруг перестала удивлять ее, будто она в мгновение ока ко всему привыкла. Она натянула на себя одеяло и заснула.

Ей приснился странный сон. Карле показалось, что рядом — воображаемый возлюбленный, которого она так живо описала Лео. Он высокий, быть может, потому, что стоит рядом с кроватью, а она лежит на спине; у него широкий лоб и глаза его светятся теплотой и состраданием. Он стройный, одет небрежно и смотрит на нее удивленно, задумчиво, словно и вправду только сию минуту вошел в комнату и увидел все: ее, лежащую обнаженной на постели, ее прежде девственно чистое, а теперь поруганное тело, с каплями пота на груди, животе, плечах, которые жадно ласкал Лео. Сама она себя не видит, лежит навзничь, но по взглядам юноши понимает, что поцелуи Лео оставили на всем ее теле синяки, что для него она тоже изменилась, стала чужой, совсем не той девушкой, которую он знал до ее связи с Лео. Несколько секунд оба хранят молчание, не шевелясь смотрят друг на друга. О, это непроницаемо-спокойное, суровое лицо! В конце концов испытующий взгляд, устремленный на ее поруганное тело становится невыносимым. Она закрывает лицо рукой, готовая разрыдаться. И тут новый неприятный сюрприз: глаза ее остаются сухими, как ни пытается она выдавить хоть одну слезу, ничего не получается. Она не в силах заплакать. И потом она испытывает адскую боль, невыносимую тоску. Она стонет, кричит, — по крайней мере, так ей кажется в тяжком сне, и, хотя она лежит навзничь (какая пытка чувствовать, что ты прикована к постели и не можешь ни встать, ни согнуться!), она корчится, ее обнаженная грудь и бедра судорожно вздрагивают; она дергается, словно пронзенная булавкой бабочка, и в короткие мгновения озарений видит где-то далеко вверху спокойное лицо, сурово нахмуренный лоб, безотрывно устремленные на нее глаза юноши.