Книга Жизнь №8, или Охота на Президентов - Юрий Петухов

Русские, к сожалению, полностью утратили инстинкт самосохранения, и вымирая миллионами от геноцида, просто не понимают, что происходит. К 2030 г. русских в России (если она ещё будет, что маловероятно) останется 30 миллионов, а к 2060 г. не останется нисколько. Остатки не ассимилированных и не спившихся русских выедут из Азербайджано-Туркмено-Чеченской Нероссии-Орды в Европу и Америку. Десять-пятнадцать миллионов будут ассимилированы, поглощены пришельцами. Москва из Третьего Рима превратится во второй Стамбул. Она уже сейчас наполовину Стамбул…

Русские выживут Германией. Сейчас её можно считать исполинской консервной банкой, где в «немецком этническом льде» хранится русский этнос. Придет эпоха реассимиляции — и пятьдесят миллионов «немцев» «вспомнят», что они есть этнические, антропологические, культурные и расовые русы. В этом им помогут миллионы русских, выехавших в Германию, тех, русских, что имеют более высокий интеллектуально-духовный потенциал, чем немцы-туземцы, не говоря уже о пассионарно-сти и врожденном русском мессианстве.

Возродится ли русский язык на землях Германии. Или это будет смесь флективного русского с синтетическим немецким… сказать трудно. При любых вкраплениях русский язык будет оставаться основой, ибо без него немыслима сама нация русов. И, к сожалению, второго такого суперязыка на нашей планете нет (полудебильный синтетический английский язык занял главенствующее место исключительно в силу процесса дебилиза-ции населения планеты, он рухнет вместе с англо-американской финансовой пирамидой, построенной на песке, доверии миллиардов простофиль и фальшивых американских долларах).

Россия возродится Германией. Русские возродятся немцами.

Или не возродятся вообще.

О, бедные, бедные немцы!

О, бедные, бедные русские!

Всего этого фон Калугин дер Перепутинг Миротопиль-ский не знал. Он думал, что немцы это какая-то особая раса, что немцы это: о-о-о-ооо!!! а русские это: у-ууу…

И ему в этом незнании было хорошо, как утопленику в воде. Вот так. Фон президентий был блаженноверущим. Он верил блаженно, что уж его-то родные внуки будут самыми натуральными немцами.

На худой конец румынами.

Кеша нашел меня в Роскильде, на берегу моря в новехонькой ладье русов-норманнов, которые местные умельцы строят десятками. Его голос в «сотовом» был угрюм.

— Всё, уезжаю на хрен! Навсегда!

— Куда?

— В Германляндию, — признался он, — прочёл тут твою статью в журнальчике. Хватит. Достали басурмане!

Блажен, кто верует.

Блажен, кто ничего не знает о заказе.

И о летящей откуда-то из тьмы маленькой пуле.

Впрочем, не все заказы выполняются…

Но есть один странный закон нашего глупого мироздания: ежели что-то нехорошее имеет вероятность случиться, то оно обязательно и непременно случится. Раньше я не понимал этого закона. Он мне казался голым философствованием бестолковых обалдуев-философов. Теперь я знаю точно: этот закон вернее всех прочих. Вот так.

Два слова всерьёз: Пришло Третье тысячелетие. Эпоха постапокалипсиса. И пришёл я. Дать вам другой Новый Завет. Завет, как жить в Обществе Истребления. Это не шутки. И не стёб. Берите. Но не всё сразу… Не надо спешить. Просто дочитайте… и обрящете. Жизнь номер восемь кончается двумя бесконечными сортирными нулями. Но и после них остаётся кое-что… остаётся эта Книга книг. Сольют всё и всех, и наши цивилизации, и нас с вами. А она останется — так говорят те, кто курирует нас из тридцать третьего тысячелетия. Уж они-то знают!

На что похожа восьмёрка?

— На скрипку, — сказала изящная скрипачка.

— На стоящую гитару, — поправил её кудлатый гитарист.

— На виолончель, — уточнил Растропович и зачем-то достал из-под полы автомат, выданный ему ещё в прошлом веке, во времена белодомовского сидения. — И вообще… я на восемь лет отказываюсь выступать в россия-нии… заявляю об этом в восьмой раз…

— На контрабас, — бестактно оборвал великого маэстро толстый и вислоусый джазмен, — и ещё на мой старый велосипед в прихожей.

Все уставились на него с недоверием.

Джазмен пояснил:

— Когда я лежу там пьяный… ну, очень похож!

Все сразу закивали.

А случайно уцелевший и ещё не сваливший в Сан-Франциско секретный математик ответственно заявил:

— Горизонтальная восьмёрка есть знак бесконечности!

— Лично мне она больше напоминает колодки, в которых я ходил на каторге, — вставил зэк-каторжник, узник совести Самсон Соломонов. — И ещё наручники, в которые суют руки…

Растропович шумно расцеловал политкаторжанина устами в уста… и те, слившись, стали вдруг тоже похожи на скукоженно мокрую пластилиновую восьмёрку. Все дружно зааплодировали. Это было так мило!

А я сидел, всеми заброшенный, и не знал, как их остановить. Ещё полчаса назад все они собрались в «литературном кафе» Лейпцигер бухмессе (книжной ярмарки огерманенного городка Липецка) возле моего столика, где я беседовал с милыми немецкими студентами, литераторами и славистами, пытаясь их разуверить в том, что модный в Фатерляндии россиянский постмодернист Бе-лобокин это ещё не всё наше, что заурядно-сермяжные русские мужики, которых ежели хорошенько поскрести, все как один татаре, в сто раз кондовей и изящней Бело-бокина ругаются матом, что тот же Ширян Баянов, скажем, ширяется покруче и почаще Белобокина, а растама-ном он вооще никогда не был, и ни один реальный дуре-мар этого Белобокина в Мастырбане (Амстердаме) ни разу не видал, и что Дуня Огурцова пишет в полтора раза грамотней, а кроме неё и Белобокина (того самого, что написал свой «Лёд» из моей цитаты про «бедных немцев») у нас в великой русской литературе есть ещё великий лауреат всех премий Жуванейтский, Пушкин, Гоголь, Абрам Терц, Карина Малинина, Малина Каринина, Марина Колчачич, Клуня Дунцова, Маня Дашцова, Моня Гершензон, Лёва Толстой, Алексей Толстой Константи-ныч, Алексей Толстой Николаич и ещё одна под псевдонимом Толстая, которая переконопатила у меня «Бойню» и назвала её «Кышь!»… так мы и беседовали, покуда не набежали один за другим мои россиянские читатели-почитатели (а они повсюду! это просто наказание какое-то!) и не начали меня терзать с этой проклятой «Жизнью № 8»! И дёрнул же меня чёрт опубликовать отрывки из неё! Скрипачка плакалась, что так любила мои нежные стихи! гитарист учитывался моими «романами про фантастику»! математик был без ума от исторических сочинений! джазист тащился от публицистики! великий виолончелист поражался, как я цепко схватил образ Великого Реформатора… А теперь… Теперь все они считали, что я их предал, что я сошёл с ума, что я пишу бред вместо высокой литературы, и они ничего не понимают… Коварная восьмерка и впрямь затягивала меня в оба своих водоворота, я смотрел сквозь неё, как сквозь очки, нацепленные мне восьмёркой на нос и увосьмеряющие моё и без того цепкое и чересчур пристальное зрение… Господи! Бедные немчики ничего не понимали… Вот тогда я и спросил у своих обожателей, мимо которых проносили великого маэстро с его автоматом: