Книга Властелин Урании - Кристиан Комбаз

Я скатился вниз по лестнице, ведущей в библиотеку, и выскочил из замка через дверь буфетной, откуда в два счета добежал до крепостного вала и взобрался на него.

Роща скрыла меня от глаз преследователей. Гогот гусей и утиное кряканье приветствовали мое удачное бегство.

Наконец я остановился, запыхавшись, на вершине самой высокой прибрежной скалы Гамлегора, откуда по ветвям большущего дерева, зависшего над пропастью, и по узенькому каменному карнизу пробрался в свое давнее убежище – грот, некогда прятавший меня от ужасов моих детских лет.

Там я притаился, навострив уши. Прибой гремел в расщелинах скалы, как пушечная пальба. Чайки орали без устали. С неба низвергались потоки дождя. Больше ничего не было слышно.

Наступила ночь, и я стал молиться. «Господи, дай мне сил не усомниться в моем Сеньоре, сделай так, чтобы не по его воле я остался покинутым здесь, или пусть он испытает раскаяние, если это все же случилось. И ты, мой небесный брат, – продолжал я, растирая озябшими ладонями его тощее тело, дрожащее так, словно бы и оно уже боялось погибнуть со мной вместе, – помолись Христу, чтобы он послал мне помощь».

В то же мгновение я услышал слабый голосок, он шепнул: «Йеппе!» Я содрогнулся: над моим гротом в скале чернела еще одна впадина, из нее выглядывала девчонка в отсыревшем платье, с узким личиком и светлыми волосами, склеенными запекшейся кровью, словно перья вымокшей птицы. То была Керсти, дочь Мунтхе.

«Прошло уж больше двух недель, как я убежала от моего отца и матери, – сказала она. – Сам видишь, до чего меня довели лишения, вот лежу здесь, упала, мои кости переломаны. И я давно ничего не пила».

Собрав немного воды, что низвергалась с неба, я стал по капле вливать ее в потрескавшиеся губы девушки. Когда Дождь прекратился и небо очистилось, я смог при лунном свете разглядеть ее лицо. Оно было бледно, словно мукой присыпано, совсем как у мертвеца, и меня охватила огромная жалость. Я колебался, мучимый потребностью непременно помочь ей и страхом перед расплатой, которую местные жители сулили всем, кто был предан их ненавистному господину. При мысли, что ценой моих мучений жребий Сеньора, быть может, станет полегче, а эта бедняжка будет спасена, я совсем было решил сдаться. Да и не хватит же у Свенна Мунтхе духу обречь меня на погибель, если я верну ему дочь!

– Все твои усилия были бы напрасны, – проговорила она, словно заглядевшись в небесные бездны. – Христос уже здесь, он ждет меня, и я последую за ним.

– Ах, если бы он взял с собой и меня! – вскричал я, обливаясь слезами.

– Его царство – гора из снега и льда, окутанная облаками.

– Да, я знаю, – сказал я.

– Времени больше нет. Если ты побудешь здесь до завтра, кто-нибудь придет к тебе.

У нее не хватило сил, чтобы обратить взгляд на меня. Ее последний вздох, улетая, коснулся моей ладони. Я скрестил ей руки на груди и воззвал к моему небесному брату, прося, чтобы он встретил ее, а сам стал ждать чуда, которое она обещала.

Поутру с вершины скалы донесся чей-то голос. Я чуть было не выдал себя, но то был Свенн Мунтхе, он звал свою дочь. Он называл ее самыми нежными именами, как будто сомневался, что она теперь со Христом, и меня от его криков душили немые рыдания. Я забыл о том, какой он жестокий, и видел в нем страдающего отца.

Наконец он перестал звать и стенать. Я прислушался. Через мгновение я увидел, как он пролетел мимо моего грота одним прыжком достиг плоского выступа скалы и оттуда ринулся вниз на выступающий из моря камень, на который накатывались волны, там он застрял на несколько мгновений, покачиваясь, еще живой, распяленный, волны мотали его из стороны в сторону, словно пучок водорослей, пока водоворот не поглотил его.

Не успел я оторвать глаза от этой сцены, как увидел лодку, она пристала невдалеке в укромной бухточке, куда не достигали взбесившиеся валы. Ко мне оттуда карабкался человек, то был Тюге, старший сын хозяина: один из лакеев сообщил ему о моем укрытии. Чтобы отыскать меня, он отплыл из Копенгагена еще на рассвете.

«А теперь поторопись, – сказал он, таща меня за шиворот, – надо успеть воспользоваться ветром».

Я показал ему тело девушки и объяснил, что произошло. Слуга взвалил ее к себе на плечо, пронес по узкой песчаной косе, где нас ждал гребец, и опустил на дно лодки. Когда мы отошли от берега, лакей прочел молитву, Тюге осенил чело юной мученицы крестным знамением и перебросил труп через борт. Она настолько исхудала, что мгновенно пошла ко дну, накрытая студеной волной.

Вот при каких обстоятельствах мне было суждено в последний раз оглянуться на тающий вдали родной берег. В свете дня, едва успевшего разгореться, проступали очертания белых прибрежных скал, и души мореплавателей, реющие над волнами, провожали нас, как трепетная свита.

Когда мы поднялись на борт «Веддерена», стоявшего на якоре посреди Голландского пролива, Тюге заявил, что господин Браге будет весьма рад моему спасению, стало быть, я должен благодарить за него отца не менее, чем сына. Поверив ему разве что наполовину, я боялся, что когда мы прибудем на место, Сеньор не преминет охладить пыл моей признательности, однако он не слишком старался это сделать. Меня привели к нему. Он смущенно проворчал:

– Перестань реветь, ты же спасен. Такими заботами ты во многом обязан моей жене, сестре и дочерям, это они настояли, их и благодари.

– Я не забыл, что изначально обязан вам жизнью, – возразил я, – и не забуду, что сегодня вы опять возвращаете мне ее.

При этом я проливал столь обильные слезы, что он отвернулся.

– Если хочешь доказать мне свою благодарность, – буркнул он, – оставь свои пророчества.

И я дал в том торжественный обет.

Его одежда, размер его острой бородки – все говорило о том, что он снизошел до притворства, лишь бы сохранить за собой свои привилегии. Печать усталости и отвращения лежала на его лице, дышал он, как кузнечные мехи, словно вся его природная мощь была подорвана. Мне было страшно жаль его.

Кроме забот о своем семействе, в тесноте ютившемся на Фарвергаде (слугам приходилось каждый вечер переходить на другую сторону улицы, чтобы переночевать у домовладелицы-немки), он сталкивался с немалыми препятствиями в своих обычных ученых занятиях. Так, городские власти настаивали, чтобы он освободил башню крепости. Он должен был вместо того, чтобы разместить там квадранты, привезенные с Гвэна, распорядиться, чтобы оттуда убрали и те, что там уже находились, а он понятия не имел, куда их девать.

Улица Красильщиков, с тех еще пор забитая лавками торговцев и ремесленными мастерскими, была для него крайне неудобна. За последние семь лет число мельниц перед Вестерпортом увеличилось вдвое. Городской пейзаж изменился. Помимо всего прочего, здесь стало очень шумно, не сравнить с Гвэном, а ведь утренняя тишина так необходима тому кто работает по ночам. А тут еще Лонгомонтанус покинул его, предпочел наняться в помощники к другому ученому. Наконец, когда и юный Блау вернулся в свою Голландию, с ним остался один только Франц Тенгнагель, да и тот блуждал в раздумье, на что решиться, и. склонялся к тому, что возвращение в Германию было бы всего разумнее. Он рассчитывал получить от своего отца сумму, которой хватило бы на такое путешествие. Однажды, когда я грезил, заглядевшись на мельницы Вестерпорта, он сказал мне, что скорее всего воспользуется для этой цели судном моего хозяина, ведь тому наверняка придется бежать от королевского гнева.