Книга Месть Анахиты - Явдат Ильясов

Где же всадники? Фортунат огляделся вокруг — и увидел их совсем близко, у себя за спиной, возле рощи, где укрылись сирийцы. Он заметил на конниках клобуки — сердце тяжко заныло: враг!

Всадники спешились в роще, привязали, прячась в ее черной роще, рослых коней.

Какое-то время они совещались.

Знал Фортунат, что им сказали лазутчики! Гарнизон невелик и беспечен. Городок, по существу, беззащитен. Бери его голыми руками. Эх, распустились мы здесь.

Один, в коротком серо-зеленом кафтане, в широченных шароварах и мягкой обуви, побежал, пригнувшись, от куста к кусту и добрался до кладбищенской ограды.

Фортунат мгновенно упал под могильный камень и сам будто окаменел. Вражеский воин залез на ограду, оглядел «мертвый город». Фортунату казалось, он слышит шорох, даже дыхание недруга. Воин махнул рукой своим и спрыгнул по ту сторону полуразрушенной каменной стены.

«Парфяне, парфяне! Где парфяне?»

Вот, получайте. Дождались…

С холмов к ореховой роще уже спускался крупный конный отряд.

Первые шестеро нырнули в овраг. По оврагу они подберутся к мосту, от которого до ворот — копьем достать. Перебегут площадку, перережут сонных часовых…

У одного в руке, как успел заметить Фортунат, дымился фитиль. Да, это не девочка с двусмысленными улыбочками. Тут все ясно. Как блеск длинных кинжалов в их руках. А Фортунат — налегке, без щита и без лат.

Но зато у него есть пилум и меч.

Он кинулся к мосту. Все зло, которое в нем накопилось в последнее время, будто вскипело, расплавилось и заструилось по жилам горячим жидким свинцом. И, хлынув к рукам, сделало их тяжелыми, как огромные ядра для баллисты.

Фортунат опередил их. Он их встретит!

«Я вам покажу. Я вам докажу! Титу, Крассу — всем, кого ненавижу…»

Ведь известно, человек подневольный очень часто срывает зло не на тех, на ком следует…

— К оружию! — взревел Фортунат, как, бывало, Корнелий Секст.

Нет, те, в городе, не услышат его. У них — послеобеденный отдых…

Фортунат метнул копье в первого, кто вылез из оврага. И бросился с мечом на остальных. Ах, отец! Спасибо тебе. Как хорошо ты выучил сына владеть мечом…

Справа от него, на кладбищенской дороге, загремели копыта парфянской конницы.

…Танцуй, сестричка. Ого, какой нахрапистый. Дзинь! Кинжал отлетел. Фортунат нанес точный колющий удар. А-а, вы тоже без лат! Легкая конница. Ладно. Второй. Звяк! И третий. Танцуй над трупом моим! Веселись… Ты молодчина. Ах! Пропорола козочка волчью шкуру острыми рожками…

* * *

Красс вызвал к себе легата Октавия:

— Снаряди за Евфрат две-три манипулы, узнать положение в тех городах…

— До недавних пор, как мне известно, там было все хорошо.

— «До недавних пор»! — вспыхнул Красс. — А сейчас?

Октавий внимательно взглянул в глаза «императору». Все не так в этой глупой войне. Все не так! Не война — игра. Из городов, завоеванных осенью, не надо было возвращаться в Сирию. С них и начать бы весенний поход.

— Случись что-нибудь, они известили бы нас, — пожал плечами Октавий.

— Все равно! Армяне ждут, пойдем мы с ними или переберемся на левый берег.

— Хорошо. Я пошлю людей…

Но нужда в этом тут же отпала. За палаткой «императора» вдруг сотворился переполох. Красс вышел взглянуть, что случилось, — и дряблые губы его отвисли ниже обычного.

…В толпе сбежавшихся легионеров, сытых, здоровых, стоял, опираясь на обломок копья, центурион по имени Тит. Фортунат лежал на носилках — два его истерзанных товарища, не в силах больше держать, опустили, верней — уронили их на землю. Фортунат застонал, весь перевязанный, бледный.

Позади, держась друг за друга, шатаясь, понуро топталось еще человек двадцать — тридцать. Они походили на рабов, только что вылезших из рудника. Живого места на них не сыскать. Черные рты. Черные раны. Лишь глаза у всех от ужаса белые.

— Караульный отряд. Зенодотия… — Тит рухнул перед Крассом. — Нас было триста. Вот. — Он еле повернул голову, чтобы кивнуть на товарищей. — Кое- как… до Евфрата… лодку нашли…

Он больше не мог говорить.

— Дайте ему вина! Чистого, крепкого, не разбавляйте.

Тит и пить не мог. Ему силой влили вино в раскаленный рот. Вино как будто даже зашипело на сухих запекшихся губах.

Воин, словно проснувшись от жуткого сна, жалко взглянул снизу вверх — и протянул «императору» руку. Красс безотчетно взял эту слабую руку, помог Титу встать.

Тит обернулся к реке.

Он долго смотрел на дальний берег. Что он вспоминал? Губы его тряслись, как и у Красса, готового услышать самое худшее.

Но Тит ничего не сказал. Он задергался весь, взахлеб зарыдал — и упал на грудь «императора», как бы спасаясь на ней от пережитых мучений.

Красс брезгливо отбросил его. Центурион, застонав, растянулся на измятой зеленой траве.

— Всех… в лазарет, — скорчился Красс от острой боли в правой руке. Проклятое кольцо!

…Первым, как самый крепкий из всех, воспрял, пройдя через руки лекарей, духом и телом Тит. Да и у остальных было больше ссадин, царапин, порезов на коже, чем серьезных ран. Лишь Фортунат еще не вставал.

Но он уже очнулся:

— Мы где?

— У своих! — Тит склонился к нему, влил в рот вина с холодной свежей водой.

Ах, как ее не хватало, свежей холодной воды, на серо-зеленых жарких холмах!

На речке, где часть солдат утонула в мутных волнах, запастись не сумели, — неприятель бил их с берега стрелами. Пить пришлось из дождевых луж в глубоких лощинах.

— У своих, друг Фортунат! На большой реке…

— Разве мы… не погибли… все там, у ворот?

— Отбились! И пробились — сквозь ад. Не все, конечно. Парфяне преследовали нас, многих убили по дороге. — Тит напоил Фортуната крепким и острым жидким мясным отваром с чесноком и красным стручковым перцем. — Тебе нужно скорее встать. Мы еще вернемся в Зенодотию.

— Вернемся, — улыбнулся Фортунат. — Почему же ты, — спросил он удивленно, — не бросил меня?

— Как?! — вскричал центурион. — Ты наш спаситель. Герой. Мы тащили тебя по дороге к дурацкой той речке и через нее — в ней теперь вода бушует, как море. И далее, по крутым холмам. Мы рубились над тобой с врагами! Я никогда не забуду…

Тит заплакал. Что-то в последнее время он стал слезлив. От долгих зимних попоек, что ли, еще не совсем очнулся. Или его настолько уж потрясли события того неладного дня у стен Зенодотии? Нет, скорее всего, от пьянства надорвался, — в переделках всяких бывал, крови не боится.