Книга Ледяной смех - Павел Северный

— Ты что, всерьез?

Но Марфа Дурыгина опять щелкнула пальцами. Кошечкин довольно рассмеялся.

— Сынка твоего, Марфа Спиридоновна, вспенивать для меня самое большущее удовольствие.

— Не надо его злить. Печень у него не в порядке.

— Врет! Бычье у него здоровье. Ты в утробе своей телеса носила для двух пареньков, но по доброте своей одному Викентию отдала.

— С виду он будто здоров, но только с виду, а нутро с изъяном, и виноват тому сам.

— Матушка! — с мольбой попросил Дурыгин мать.

— Ладно. Не стану конфузить, потому седни в меру пил.

— Родион Федосыч, неужели правду слышала, будто адмирал Колчак вашего квартиранта адмирала Кокшарова от высокой должности отрешил за то, что его сынок против нас с большевиками сражается? В городе прямо говорят, что рискованно адмирал приблизил к себе такого подозрительного человека.

От вопроса Топорковой Кошечкин рывком встал и, хмуро оглядев даму, ответил с явным раздражением в голосе:

— Вот что, Глафира! Не всем слухам верь, а сама думай, что к чему. Квартирант мой — человек первейшей честности. От занимаемой должности сам просил себя отрешить, потому не по душе ему всякие политические выкрутасы наших иноземных дружков. Уразумела?

— Так ведь говорят!

— Сделай милость, примолкни, Глафира.

— Разрешите, господин Кошечкин, мне уточнить госпоже Топорковой, что адмирала Кокшарова верховный правитель не отстранил, а только перевел в генералитет Ставки. Я лично, кроме всего, госпожа Топоркова, попрошу вас в обществе не позволять вольных суждений, в противном случае у вас будут неприятности.

— А какие неприятности, господин Случевский? Я женщина не без роду и племени. Брат мой, атаман Анненков, тоже несет на плечах военное бремя Сибири.

— Примолкни, говорунья! — спокойно сказала Марфа Дурыгина. — Брат твой одно, а ты вовсе другое. О брате твоем тоже люди поговаривают и не всегда по-доброму. Я твоего брата знаю. Все ноне бремя на плечах носят только с нашей копеечкой. Купцы за все отдуваются. Так давно стала мыслить. Бог даст, отстоим Сибирь от супостатов нехристей и станем по-сурьезному о царе думать.

Сказанное Дурыгиной привлекло общее внимание.

— Из Томска я намедни воротилась. Там купечество тоже с могутностью кармана и разума. Так вот оно что надумало. Верные вере Христовой и царскому престолу послали гонцов в датскую землю к вдовствующей императрице Марии Федоровне с просьбой прибыть в Сибирь и воцариться.

— И что же императрица ответила? — спросила нервно Лабинская.

— Ох и скорая ты, дамочка. Покедова ничего не ответила, потому гонцы только выехали, а ведь ехать-то туда сколь надо времени. Думаю не мене месяца.

— Я Марию Федоровну один раз в Петербурге видела. Государь на нее похож.

— Недаром Александр Третий попрекал ее за то, что она собой романовскую стать подпортила, — насмешливо высказался генерал Иванов-Ринов.

— Ты о чем молвил, Павлыч? — сурово спросила Дурыгина и, выпрямившись во весь рост, погрозила генералу пальцем.

— Смотри у меня. Ты ведь не в Туркестане полицейским начальником сейчас состоишь.

— В чем дело, госпожа Дурыгина?

— В том, что не тебе — генералу — такое непотребство высказывать о царственной особе.

Иванов-Ринов тоже встал и заходил по гостиной, поняв неуместность своей реплики. Прежде он любил хвалиться, что на полвершка выше великого князя Николая Николаевича старшего.

— Мнишь себя монархистом. А чего говоришь? Видать, где монархист, а где социалист?

— Попрошу вас, госпожа Дурыгина.

— Нет, не попросишь. Я-то ведь все про тебя досконально знаю. Разум свой накрепко полицейскими замашками замарал. Кем только не перевертывался после революции. Вспомни, как, сковыривая Гришина-Алмазова, в Уфе к власти рвался при длинноволосом дружке своем Авксентьеве? А дорвавшись, как с нами беседовал, смертью стращал, когда денежки выпрашивал для прокорма армии. Все помню, что творил. И еще спрошу, придет время, куда пошли наши пожертвованные денежки. Тебя, Павел Павлыч, все воинство кляло, что погоны на него сызнова нацепил, введя привычную муштру почитания и мордобоя. Ты не вышагивай, глазами меня не грызи. Ты сядь. Я смолкну, когда все тебе выскажу. Хулишь вдовствующую царицу. Хулишь по темным углам Колчака-адмирала, а ведь он тебя генеральскими погонами наградил.

— Госпожа Дурыгина!

— Не перебивай. Не новость тебе сказываю. Везде лезешь. Сговоры учиняешь, хоронясь за спинами сибирского казачества. Против кого сговоры? Против генералов: кои как и ты воевать не умеют.

— Матушка, вам нельзя эдак волноваться, — попробовал успокоить мать Викентий Дурыгин.

— Молчи! Мне все можно. Запоминайте сказанное. Купечество Сибири станет теперь власть укреплять. Будет, нагляделись досыта на генеральский цирк. Колчак для нас неплох. Ты, Павлыч, забыл, как ратовал за него, когда он правителем стал, но стал хулить, когда тебе армию одному не доверили. Тебе государь чины, награды давал, а ты его после революции иначе как Николашкой не величал. Купечество будет решать судьбу Сибири. И решит, что быть ей под царской властью. И будет царицей Мария Федоровна. А теперь, Викентий, пора нам домой. Хозяевам благодарность с поклоном.

— Одну минутку, госпожа Дурыгина. Мне кажется, судьбу Сибири купечество должно решать вместе с дворянами.

— Нет, господин Вишневецкий, хватит. Одни станем решать, потому не дворяне, а купечество теперь вышло на столбовую дорогу первым сословием, на кое обопрется будущий божий помазанник на сибирском престоле. Дворяне показали личико своей верности царской власти во всей неприглядности. Прошу простить за высказанное, потому вы тоже из дворян. Не знаем мы вас. Прибежали к нам с Урала от страха, от коего и мы здесь болеем бессонницей. Страх он страх и есть. Пойдем, Викентий.

В гостиную вошел капитан Несмеянов.

— Прошу задержаться. Кто здесь господин Вишневецкий?

— Я, капитан.

— Благодарю вас. А кто госпожа Топоркова?

— Разве не знаете меня, капитан Несмеянов?

— Прошу проехать со мной в комендантское управление.

— В чем дело? Я никуда не поеду.

— Поедете.

— Господа, я не понимаю, в чем дело.

— Я жду, госпожа Топоркова.

Топоркова, совершенно растерянная, готовая вот-вот разрыдаться, почти выбежала из гостиной. Несмеянов отдал честь:

— Господин Лабинский, прошу извинить за беспокойство. Спасибо за телефонный звонок, господин Вишневецкий. Честь имею…

3

Поручик Муравьев доставил с вокзала в отделение контрразведки при комендатуре трех пассажиров, в багаже которых был обнаружен кокаин.