Книга Чингисхан - Василий Ян

Утром шестого дня осады отворились главные «Ворота намаза», и монголы ворвались в столицу хорезм-шаха. Они пригнали пленных и приказали им разрушить стены.

Однако, вопреки обещаниям Чингисхана не делать зла городу, все мужчины и женщины Самарканда, разделенные по сотням, были выгнаны в поле, и там монголы их начисто ограбили и подвергли насилиям. Исключение было сделано только для очень немногих лиц, на которых указали предатели – главный кади и шейх-уль-ислам. Их монголы не тронули.

Населению было объявлено, что монголам разрешено проливать безнаказанно кровь всякого, кто вздумает скрываться в домах, когда все жители выведены в поле. Пользуясь этим приказом, монголы зарезали множество мирных жителей.

Кипчакское войско в тридцать тысяч воинов, вместе с женами и детьми, имея во главе дядю хорезм-шаха Тугай-хана, вышло из города, чтобы служить врагам. Монголы приказали им сложить оружие, обещав взамен выдать монгольское. Они объявили, что кипчаки, поступив на службу к Чингисхану, должны иметь также и облик монгольский. Поэтому им выбрили полумесяцем волосы на голове. Для лагеря монголы указали им особую долину. Там кипчаки поставили свои шатры и расположились вместе с семьями. А на другой день внезапно монголы на них напали и всех перебили, забрав имущество. Оставшиеся в живых сказали про погибших кипчаков: «У них не осталось мужества ни для боя, ни даже для бегства».

А в эту ночь из гарнизона, укрывшегося в цитадели, выехала тысяча отчаянных джигитов во главе с Алп-Эр-ханом. Они смело пробились сквозь ряды монголов и, пользуясь темнотой, скрылись. Впоследствии они соединились с войском Джелаль эд-Дина.

Оставшиеся защитники крепости продолжали биться. Тогда монголы разрушили плотины канала Джакердиза, имевшего искусно сделанное из свинца русло. Вода затопила окрестности цитадели и подмыла стены, так что сквозь обвалы монголы приникли в цитадель и перебили всех, кого нашли.

Из выведенных в поле жителей монголы отделили искусных ремесленников, чтобы их отправить в себе в далекую Монголию. А ремесленники были знамениты выделкой белой тряпичной бумаги, парчи, шелковых, серебристых тканей, платков, дубленых кож, конской сбруи, больших медных котлов, серебряных и металлических кубков, ножниц, иголок, оружия, луков, колчанов и множества других ценных предметов. Все лучшие мастера были отданы в рабство сыновьям и родичам Чингисхана и отправлены в Монголию, где они потом образовали особые ремесленные поселки. Монголы и потом не раз уводили из Самарканда различных ремесленников и молодых, сильных рабочих, так что надолго Самарканд и его области обезлюдели.

После взятия самаркандской цитадели Чингисхан проехал через город, где повсюду грудами лежали трупы, и вернулся в загородный дворец. Его тенистые сады умеряли начавшуюся жару, которой не выносил монгольский владыка. Страшный смрад от разлагавшихся трупов не позволял оставаться в городе, откуда бежали жители.

Глава третья

Хорезм-шах нигде не находит спокойствия

Когда человек падает духом, то его конь не может скакать.

Восточная пословица

В то время как монголы грабили земли Хорезма, шах Мухаммед находился далеко от них. Он выжидал дальнейшего ходя событий, занимая с небольшим отрядом город Келиф на реке Джейхун.

– Моя цель, – говорил он, – не позволить монголам переправиться через реку Джейхун. Скоро в Иране я соберу огромное войско и тогда погоню этих ужасных язычников.

На вершине скалы, выдвинувшейся углом в реку, подымалась узкая башня, и к ней прилепились небольшие плоские хижины. Старинная каменная стена окружила их неровным кольцом.

Здесь в тоске и размышлениях пребывал хорезм-шах. На крыше башни всегда дежурил дозорный, посматривая на север. Вдали на холмах ночью загорались огни, а днем столбы дыма подавали сигналы о передвижениях неприятельских войск.

Иногда Мухаммед спускался к реке, где толпились неуклюжие лодки с высоко поднятыми носами. Шах смотрел на мутную, стремительно проносившуюся воду, стесненную скалистыми берегами. Большая часть его войска постепенно переправилась на другую сторону Джейхуна, где на холмах виднелись постройки древнего города Келифа. Когда-то непобедимый Искендер Двурогий и его воины, привязав к груди надутые воздухом козьи шкуры, переправились здесь вплавь через узкую стремительную реку.

Когда началась осада Самарканда, хорезм-шах дважды посылал помощь осажденным: один раз десять, другой раз двадцать тысяч всадников, но оба отряда не решились дойти до столицы и снова вернулись в Келиф, объявив, что падения Самарканда нужно ждать каждый день и их помощь будто бы делу не поможет.

В Келиф прискакал Инаньч-хан с двумя сотнями измученных и израненных всадников из отряда, ушедшего ночью из Бухары. Татары нагнали этот отряд на берегу Джейхуна, почти всех перебили, и только немногим удалось спастись. Среди уцелевших был Курбан-Кызык.

Хорезм-шах был крайне потрясен, узнав, что такой большой отряд, оставленный для защиты Бухары, погиб без пользы и без следа. Шах долго не мог ни думать, ни распоряжаться. Он заметил также, что ханы ближайших округов стали уклоняться от выполнения его приказаний и не являлись на его вызовы. Отовсюду сообщали о случаях измены и перехода на сторону Чингисхана. Хорезм-шах видел, что порядок, им установленный, распадался, что основы его власти разваливались, а проявления преданности и покорности разлетались как пыль.

Хорезм-шах Мухаммед сел в большую лодку. Джигиты погрузили в нее узкие кожаные ящики с его золотом и драгоценностями и ввели любимого гнедого коня. Лодка отчалила от родного берега. Вода стремительно понесла ее вниз по течению, но гребцы упорно работали веслами и шестами, направляя лодку на другую сторону.

Тяжелая лодка не могла пристать к иранскому берегу из-за подводных камней. Тогда векиль приказал высокому сухопарому воину, работавшему гребцом, перенести шаха из лодки на берег. Кряхтя, он подхватил себе на спину дородного Мухаммеда и, шагая по воде, дошел до берега.

Сойдя на камни, шах спросил:

– Как звать тебя и откуда ты?

– Я пахарь, батрак Курбан-Кызык. Я оставил семью на клочке земли, которую мне дает в аренду Инаньч-хан. С ним же я спасся после бегства из Бухары. Тогда ночью, во время вылазки, я был перед желтым шатром татарского хана и думал его зарубить, но наши джигиты почему-то струхнули и повернули в сторону Джейхуна. За ними помчался, как взбесившийся, и мой сивый жеребец. А потом уже мы едва унесли ноги.

– Почему тебя зовут Курбан-шутник? – спросил хан. – Вид у тебя совсем не веселый.

– Зовут меня Курбан-шутник потому, что я, к моему горю, говорю только правду, но всегда невпопад. Никогда я не знаю, что следует, а чего не следует говорить. За это меня прозвали «шутник» и часто бьют за правду, ну, и я тоже даю сдачи.

– А ты меня раньше когда-либо видел?

– Нет, видеть не видел, но вспоминал часто – ведь когда с нас выколачивали налоги, то хаким всегда говорил, что «это для хана». Тут мы тебя и вспоминали…