Книга Нефертити - Мишель Моран

Тутмоса осыпали просьбами, и все говорили одновременно, даже визири. Посреди всей этой какофонии Тутмос заметил, что я молчу, и улыбнулся мне.

— Может, попозже, — ответила я матери. — Возможно, попозже мне захочется, чтобы меня нарисовали в прекрасном саду.

Придворные дамы порхали вокруг Тутмоса, как свежевылупившиеся бабочки вокруг цветка. Хотя Тутмос провел во дворце уже два месяца, к нему все еще относились словно к новому гостю: приглашали на все празднества и на прогулки по саду.

— Не знаю, чего они хлопочут, — сказала как-то утром Ипу, заплетая мне косу. — Непохоже, чтобы он интересовался женщинами.

Я непонимающе посмотрела на нее.

— Это в каком смысле?

Ипу взяла кувшинчик с благовониями и искоса взглянула на меня.

— Ему нравятся мужчины, госпожа.

Я застыла на краю кровати и попыталась осознать это.

— Тогда почему он так нравится всем этим женщинам?

Ипу принялась размашисто намазывать мне лицо ароматическим маслом.

— Возможно, потому, что он молод и красив и никто не сравнится с ним в мастерстве скульптора. Он похвалил мое мастерство, — самодовольно добавила она. — Он сказал, что слышал обо мне даже в Мемфисе.

— О тебе все слышали, — ответила я.

Ипу хихикнула.

— Все дамы хотят, чтобы он нарисовал их портрет. Даже Панахеси и тот заказал портрет.

В жаровне горел огонь. Погода испортилась, и все надели длинные одежды. Я прикорнула под теплым меховым плащом, размышляя над этим новым дополнением двора Аменхотепа.

— Ну, он ходит за Нефертити повсюду, куда бы та ни пошла, — отозвалась я. — Предлагает, где можно было бы высечь ее изображения. Наверняка сегодня утром он будет на Арене.

— Он что, ходит туда каждое утро?

Я вздохнула:

— Как и все мы.

Но сегодня утром мне не хотелось отправляться смотреть, как фараон будет ездить на колеснице. Я знала, каково там будет, когда визири, Панахеси и Кийя будут отпихивать друг друга, сражаясь за внимание Аменхотепа, и смотреть, как он ездит вместе с Нефертити, хотя она уже на пятом месяце беременности. Я знала, что ветер будет холодным и что, даже если слуги принесут нам подогретый шедех, я все равно буду мерзнуть. А мать будет молча переживать из-за того, что Нефертити ездит на колеснице — в ее-то положении, когда в ее чреве будущее Египта! — но никому не станет ничего говорить, даже отцу, потому что тот понимает, что таким образом Нефертити удерживает фараона подальше от Кийи.

— Готово.

Ипу отложила кисточку и сурьму. Но когда я вышла в коридор, ноги отказались нести меня в сторону внутреннего двора. Я решила, что, раз уж если мне суждено сегодня мерзнуть, лучше я буду мерзнуть в саду. Возможно, в суматохе про меня позабудут и никто не заметит, что я ушла.

Я уселась на скамью под старой акацией и услышала пронзительный голос Нефертити:

— Мутни! Мутни, ты там?

Я подобрала ноги под себя и не стала отвечать.

— Мутноджмет! — Голос сестры сделался еще более нетерпеливым. — Мутни!

Она обогнула пруд с лотосами и увидела меня.

— Что ты здесь делаешь? Мы отправляемся на Арену.

Нефертити остановилась рядом со мной; черные волосы касались лица.

— Я, пожалуй, останусь здесь.

Нефертити драматически повысила голос:

— И не увидишь, как мы будем ездить?

— Я устала. К тому же сегодня холодно.

— Здесь тоже холодно!

— Пускай поедет Ипу, — предложила я. — Или Мерит.

Нефертити заколебалась, выбирая, то ли спорить со мной и дальше, то ли махнуть рукой.

— Тутмос закончил бюсты, — сказала она наконец. Значит, она позволит мне остаться в саду. — Теперь он их раскрашивает.

Я спустила ноги со скамьи.

— А надолго ли он останется во дворце?

Нефертити как-то странно посмотрела на меня.

— Навсегда.

— Но что же он будет рисовать?

— Нас.

— Что, все время?

— Он может еще брать заказы у придворных. — Нефертити повернулась. — Видишь? — спросила она, встав так, чтобы мне был виден ее животик, выступающий над поясом из золотых скарабеев. — Он уже растет!

Я заколебалась.

— А если это девочка?

— Аменхотеп будет любить любого ребенка, которого рожу ему я! — пылко произнесла Нефертити.

Я нахмурилась. Я слишком хорошо знала свою сестру.

— В самом деле?

Нефертити сжала губы и прикусила их изнутри, как это часто делала и я.

— Если это будет девочка, то Кийя окажется матерью старшего царевича Египта.

— Но она — вторая жена. Если ты родишь фараону сына, даже если это случится в следующем году, фараоном все равно станет он.

Нефертити уставилась куда-то вдаль, за пруд, как будто могла отсюда разглядеть Фивы.

— Если у меня не будет мальчика, у Небнефера окажется предостаточно времени, чтобы заручиться поддержкой.

— Ему же всего четыре месяца!

— Ему не вечно будет четыре месяца. — Она подалась вперед. — Ты поможешь мне, ведь правда? Ты будешь со мной, когда подойдет срок. И будешь молиться богине, чтобы это был мальчик.

Я рассмеялась — и осеклась, увидев ее лицо.

— Но с чего вдруг богиня станет слушать меня?

— Потому что ты честная, — ответила Нефертити. — А я… я не такая, как ты.

Нефертити ходила по дворцу, держа руку на животе, и никто не смел даже заикнуться о четырехмесячном царевиче, которого Кийя кормила грудью в Большом зале, хотя все его видели. Царевич был очаровательным малышом, невзирая на то что мать его была кислой, как лимон. Аменхотеп то и дело поддерживал Нефертити, постоянно помогал ей взобраться на колесницу и даже на трон. Он трясся над ней и восхвалял растущего в ее чреве ребенка — и при этом полностью игнорировал уже рожденного.

В месяце мехире Аменхотеп объявил в официальных свитках и написал на общественных зданиях, что в Мемфисе господствует бог Атон. Повсюду разослали указания, повелевающие египтянам склониться перед жрецами Атона, как прежде они склонялись перед жрецами Амона.

Ибо Атон обнимает Египет. Он всемогущ.

Он — прекраснейший. Всезнающий и всеведающий.

Свиток не заканчивался словом «Амон». Такого еще не бывало в Египте — чтобы официальный свиток не заканчивался словом «Амон». Но отныне заканчиваться не будет — в Мемфисе.

Отец положил свиток на колени.