Книга Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

Он постоянно твердил себе, что когда станет старше и узнает побольше, то рассмотрит тему обещаний. Однако Эдди надеялся, что никогда не наступит такой день, когда он откажется от мысли, что обещание — просто обещание, а не вся эта чушь о джентльменстве и чести, — является залогом надежности и порядочности.

Эдди лежал на кровати, предавался этим мыслям и внезапно почувствовал отвращение к себе. Только вчера он едва удержался от соития с Глорией, а несколько месяцев назад обещал Норме, что другой партнерши у него не будет. Вся его самодовольная интроспекция улетучилась, и он не мог найти в своих мыслях никакого оправдания тому, чего едва не сделал. В том, что этого не случилось, его заслуги не было. Обещание, данное Норме, впервые подверглось испытанию, и он тут же, даже не думая об этом, был готов лечь в постель с Глорией, очень даже готов; и это было плохо, потому что он приблизился к этому, не задумываясь. Возможно, если бы обдумал, то нашел бы какую-то причину, пусть даже ту, что теперь он будет спать с Глорией и перестанет спать с Нормой. Затем ему в голову пришла мысль, которая приходила всегда, когда он прекращал одну любовную связь и начинал другую: самопорицание, что он такой же, как его отец, что яблоко от яблони недалеко падает. Может, психоаналитики объяснили бы ему, почему он месяцами бывал верен одной девушке, потом находил другую девушку и бывал верен ей до измены. Так было раньше и почти так же было в ту минуту, с Нормой и Глорией. Но он не лег в постель с Глорией и благодарил за это свое везение. Случись такое, он был бы должен сказать Норме. Но этого не случилось. Это казалось ему важным, одной из самых важных вещей в его жизни, и в эту минуту Эдди решил, что нашел девушку, на которой хочет жениться. Звонок из прачечной помешал ему лечь в постель с Глорией. Отлично. Вмешалось что-то, недоступное его пониманию, он был в этом уверен; может быть, тут было просто везение. Нет, больше играть со своим везением он не будет. Вечером, когда увидится с Нормой, непременно сделает ей предложение. У него нет ни денег, ни работы, ничего. Но он понял, что Норма — та, на ком он хочет жениться. Эдди усмехнулся. Он восхищается Нормой и очень ее любит. И уже предан ей — мысленно он готов защищать Норму от всего, что может сказать о ней Глория. Ему слышалось, как Глория называет Норму маленькой мышкой (хотя Норма одного роста с Глорией, а что касается мыши, нетрудно вообразить, как кто-то говорит, что разум Глории напоминает стальной капкан). Эдди перенес свою преданность на Норму и не пытался скрыть от себя, что, возможно, за счет преданности Глории.

Странное дело, он почему-то всегда был предан ей. Он никак не мог вспомнить случая, когда была необходима эта преданность, однако знал, что при той жизни, которую ведет Глория, возможно, десятки мужчин говорят о ней такие вещи, которые, услышь он их, вызвали бы у него реакцию преданного друга и какие-то защитные действия. Он всегда был готов защищать Глорию от тех, кто оскорбил бы ее словом или действием. Эта готовность была безотчетной: в первый же вечер, когда увидел ее, он одолжил ей деньги, хотя они были ему необходимы. Ему было грустно думать о вещах, связанных с решением жениться на Норме. Одной из них было расставание с Глорией. Возможно, он ошибается (признавал Эдди), но ему постоянно казалось, что они с Глорией много раз были на грани романа, какие случаются раз в столетия или по крайней мере не уступающего по силе любви и страданий роману Эмори и Розалинды в книге Фицджеральда «По эту сторону рая» и Фредерика и Кэтрин в «Прощай, оружие!» Хемингуэя. Эдди кивнул смутной мысли: да, жениться на Норме — разумное решение, и если в их отношениях существовала хотя бы крупица разумного, эта крупица была несовершенной, неромантичной. Ну и ладно, что из того? В его прежних романах было мало романтики, и он относился к ней с недоверием; его отец был по-своему романтичным, а он не хочет быть таким. И ему это наверняка не грозит; его мать не похожа на Норму. Он поймал себя на том, что без всякой связи стал думать, как ужасны, видимо, были роды для матери, как приходилось ложиться на стол и подвергаться осмотру врача, как ужасно было осознание, что «малыш», о котором думала и говорила, которого ощущала, представляет собой отвратительное маленькое существо, именуемое «зародыш». (Эдди думал об этом, не отождествляя себя с тем зародышем. Можно сказать: «Это был я», — но нельзя вообразить себя существом величиной со свою нынешнюю ступню.) Нет, это было не без всякой связи; Норма ни в коем случае не будет говорить о «малыше». Если забеременеет, она будет заранее знать, что происходит у нее внутри, будет знать о плаценте и обо всем прочем. Эдди надеялся, что Норма не будет испытывать особой боли. Но что это за чушь! Думать о том, что Норма сознательно будет рожать ребенка, хотя он еще не сделал ей предложение. Она может отвергнуть его, сказать «нет»; такая возможность существует. Ничтожная, уверил себя Эдди, но возможность.

Он уже воображал себя половиной мистера и миссис Эдди Браннер. Выходят иногда дети ногами вперед из-за позы родителей в момент зачатия ребенка? Могут родители определить, когда он был зачат? Долго ли супруги должны не спать вместе, когда жена беременна? (Он слышал историю об одном художнике, который хотел овладеть женой, когда ее везли в родильную палату.) Что, если у Нормы родится дефективный ребенок: позволят ли врачи ему жить? Что, если их ребенок окажется гермафродитом? Станут ли красивые груди Нормы так мучительно чувствительными, что он не сможет коснуться их, пока она беременна? Всегда ли они теряют упругость после беременности? Что это за разговоры о разрыве? Это действительно разрыв, если растяжение недостаточно? Могут ли врачи контролировать рост и вес ребенка, чтобы он не угрожал жизни матери? Сколько стоят роды?

Стоят они больше, чем он сможет заплатить в течение долгого времени, так что нечего об этом думать. Нужно радоваться, что у него появились деньги и он в состоянии повести Норму на концерт.

8

Для всех живших на свете в то время прошла среда и наступил четверг. Например, для Джеймса Мэллоя, жившего с понедельника на одолженные доллары, это был день получки. Для Глории Уэндрес четверг неожиданно оказался днем, в который она оставит Лиггетта. Ночью Глория спала хорошо. Вечер среды она провела в лоне семьи после безуспешной попытки поговорить с Эдди по телефону. Дома она поужинала тем, что ей нравилось: приготовленным матерью томатным супом-пюре с крохотной добавкой шерри; ростбифом, печеным картофелем, саккоташем[41], салатом-латуком с майонезом (домашним), мороженым с клубникой, кофе и чуточкой ликера Кюрасао. Дяде после ужина нужно было ехать на окраину, и Глория осталась с матерью. Мать была сносной. Они говорили о вещах, которые Глория купила днем, и миссис Уэндрес, понимавшая толк в женской одежде, вновь подтвердила свое доверие к вкусу дочери. Сказала, что у Глории есть чувство одежды: «Этому тебя не приходилось учить даже в раннем детстве. У тебя всегда было хорошее чувство одежды. Сейчас оно есть лишь у немногих девушек. В позапрошлое воскресенье, когда я поехала на прогулку с миссис Лэкленд, мы проезжали мимо „Вассара“[42]. Казалось бы, эти девушки должны уметь одеваться, во всяком случае, у них хватит сообразительности надеть что-то приличное в воскресенье. Ничего подобного. Свитер и юбка, свитер и юбка, на всем протяжении улицы от собственно Покипси до колледжа. Все тот же свитер, все та же юбка. Я сказала миссис Лэкленд, что если бы этим девушкам велели носить форму, как в подготовительных школах, они бы подняли крик, устроили бы забастовки и все такое. Но вот, однако, же ходят в форме. И когда едут в Нью-Йорк, одеваются не лучше. Думаю, они лишены вкуса. Ты нет. У тебя есть вкус. Я обратила внимание на те вещи, которые ты купила сегодня. Я было испугалась, когда ты попросила примерить то платье в магазине Альтмана. Знала, что оно тебе не годится, но не хотела ничего говорить, пока ты его не примеришь».