Книга Граница горных вил - Ксения Тихомирова

Впрочем, дама пока что лишь молча улыбалась своей кривой улыбочкой. Звали ее Тамара Викторовна Корнеева. Заслуженный работник просвещения, чиновница 15-го класса, то есть разряда (она сама похвасталась, не удержалась). Специалист по школам при посольствах — то есть заслуженный сотрудник КГБ. Что, в общем-то, понятно.

Третьим был солидный человек в костюме и при галстуке, с бородкой и уже немолодой, но полный энтузиазма — Евгений Николаевич Ермолаев. Он был в команде старшим воспитателем. Сказав приветственную речь, вполне советскую по пафосу, он начал цепко вглядываться в лица ребят, стараясь, видимо, их сразу раскусить. Мне это очень не понравилось, хотя, конечно, в этом ведь и состоит его работа — понимать детей. А может быть, меня насторожили чересчур прямолинейные славянофильские мотивы в его выступлении. В общем, я почувствовал, что не хочу пускать его к ребятам.

Четвертой была девушка всем известного позднекомсомольского типа, который неудобно описывать. Мини-юбка, макси-ноги на макси-каблуках и вообще макси-формы, взбитая челка, много краски, пухлый капризный рот. И ладно. Все это ее проблемы. Роль ее в воспитательном процессе заключалась в организации культмассовых мероприятий (на соответствующем уровне). Звали ее довольно-таки символично — Галочка. Она умела очень громко играть на аккордеоне, который не поленилась притащить с собой.

Пятым был молодец постарше и поумнее Степанченко — лет тридцати, наверно. Он числился физруком. Короткая стрижка и много мускулов, которые он перекатывал, как шарики. Понятно, что такой герой предпочитал ходить даже не в футболке, а в майке, но в первый день он, как и Ермолаев, оказался в рубашке и при галстуке. Он был действительно силен и ловок и производил такое впечатление, что к нему неплохо бы приставить постоянный неназойливый присмотр («наружку», как пишут в детективах). Звали его Славик. Я на глазок присвоил ему звание капитана.

Во время церемонии приветствий мне определили место чуть позади дона Пабло. Я не должен был пересекать условной границы и вступать в слишком близкий контакт с гостями.

— Ты еще не умеешь, — смеялась Бет. — У тебя нет в глазах должного величия. Поэтому стой, как на сцене, и смотри внимательно. Потом расскажешь, что увидел.

Я и стоял, как принц датский, с загадочно-туманной миной на физиономии. После официальной части делегация ринулась приступать к обязанностям, но их аккуратно завернули налево кругом и отправили на банкет.

Их величества королевы сумели провести свою роль так блистательно, что ни у кого даже предположения не мелькнуло, будто они могли бы присоединиться к неофициальной части. Больше того, все гости, даже Славик, по-моему, вздохнули с облегчением, когда наша четверка (включая дона Пабло) удалилась. Это при том, что во время церемонии Славик достаточно нагло рассматривал и Кэт, и Бет, так что у меня по ходу дела возникло желание врезать ему, да покрепче. Как на грех, впервые в жизни появился у меня и повод хорошенько подраться, и шанс выйти победителем, зато отсутствовало право на дуэль. У королей на это дело сухой закон. А жаль. По силе мы были, наверно, равны, зато я владел незнакомой ему техникой и был в хорошей форме. Ну да Славик свое в итоге получил, хоть, к сожалению, не от меня.

Пасти делегацию в ресторане отправились несколько героических «официальных лиц», среди них дама-секретарша дона Пабло — госпожа Илона. Ее седые волосы были уложены не менее тщательно, чем фиолетовая «химия» Тамары Викторовны. Величественную мину на лице она тоже держала мастерски. Именно к ней попросили обращаться приезжих воспитателей по всем насущным вопросам. А уж она выбирала, в какую инстанцию направить дело. У гостей, таким образом, создавалась иллюзия, что жизнь здесь такая же запутанная и бюрократическая, как везде. Они ни в коем случае не должны были даже заподозрить, как все на самом деле легко и просто.

Вторым связующим звеном между лагерем и нами оставалась бабушка Милица. К этому времени я уже разобрался в тонкостях внутренней иерархии Лэнда и знал, что добрая старушка-кастелянша здесь поважнее многих, если вообще не всех (не считая, конечно, Кэт и Бет). Именно ей было доверено остаться на посту и быть чем-то вроде резидента, в то время как всю молодежь категорически отправили в отпуск. Молодежь, впрочем, не протестовала: никому не нравилась эта предстоящая педагогическая нервотрепка.

Как я узнал, Бет глубоко и горько сожалела о том, что Милица не из рода вил. Ее чудесный, солнечный характер и непоколебимый здравый смысл по справедливости должны были увенчаться вечной юностью и ослепительной красотой. Но нет. Если красотой ее и в старости не обделили, то юность ее давно кончилась. Она даже успела овдоветь. А с Бет они дружили с самых юных лет, только Бет была лет на пять (или десять) постарше. Но это одна из тех вещей, которые я даже не пытался понимать и пока что просто о них не думал.

Работа Милицы в Лэнде была ответственной и интересной. Она учила ребят одеваться и обращаться с одеждой. При той легкости, с которой здесь добывалось все насущное, ребята выросли не расточительными, ничего зря не портили (только случайно, да и то редко). Даже я обратил внимание на то, что все они носили какие-то на редкость уютные и симпатичные вещи, которые, раз надев, стараешься не снимать. Милица научила ребят понимать, что им действительно нужно и как соединить желаемое с возможным. У нее был замечательный вкус, точный глаз, модельерский талант. И, видимо, педагогический тоже. Она сумела передать ребятам почти все, чем сама владела. К тому же эта мудрая женщина могла невозмутимо вынести педагогический эксперимент и вовремя подать сигнал к вмешательству. Да и сама вмешаться, если надо.

Отправив гостей пировать, мы собрались сначала узким кругом, чтобы обсудить увиденное: Кэт и Бет, Милица, дон Пабло и я.

Меня выслушали первым — как эксперта. Мои впечатления оказались настолько кислыми, что я вдруг очень усомнился, стоит ли нам все это затевать.

— Кто они? — спросили меня.

— Два бутафорских патриота-монархиста и два деятеля… э-э… госбезопасности (о девушке я промолчал, что называется, из этических соображений). Интересно, как они между собой-то уживаются?

— Да, интересно, — задумчиво сказал дон Пабло.

— Что значит госбезопасность, более или менее понятно, — заметила Бет, — но вот что значит «бутафорский патриот-монархист»?

— Да как бы вам объяснить, что это значит? Я сам толком не знаю. У меня больше ощущений, чем улик. На вид они романтики, но странные. Любят всех строить в три шеренги, маршировать, лозунги всякие произносить… Может, они и в самом деле патриоты и всерьез мечтают возродить у нас монархию — не знаю, но не верится мне что-то.

— Почему? — спросила Бет.

— У нас есть одна национальная черта — не бутафорская, а настоящая: мы не выносим громких слов и показухи. Уж сколько раз говорено, что наш патриотизм не требует знамен, погон и прочих атрибутов. А если кто-то очень громко кричит про то, какой он патриот, значит, он что-то хочет получить от родины. Или разыгрывает политический спектакль. Ну, например, вот мы славяне, и у нас монархия — они нам и подыгрывают. Да кто бы послал сюда не бутафорских монархистов? Что им тут делать? Опыт перенимать? По-моему, хорошему эти деятели не научат. Не говоря уж о тех, других. В одном они друг друга стоят: и те, и другие не терпят правды, хотя по разным причинам. Знаете, мне не хочется, чтобы они даже близко подходили к нашим ребятам. С ними очень неприятно иметь дело.