Книга Сказки врут! - Ирина Шевченко

Оставалось только залить смесь кипятком, накрыть и произнести последний стих-заклинание, когда я вдруг вспомнила то, о чем вскользь подумала сегодня, размышляя о Сережкиной удачливости, унаследованной им от отца. Вспомнила и чуть было не испортила волшебный, хотелось бы верить, напиток. Выдохнула, взяла себя в руки и довела дело до конца. И только потом заглянула в комнату.

Серый все так же лежал, уткнувшись в стену, а темный устроился за столом с ноутбуком. Дождалась, пока он меня заметит, и поманила пальцем. Колдун лишь удивленно сдвинул брови.

— Иди сюда, — зашипела я, видя, что он и не думает вставать, — нужно поговорить.

В кухне Сокол первым делом принюхался к укутанной в полотенце чашке и одобрительно кивнул. Видимо, получилось.

— Так в чем проблема?

— Проблема? Проблема в том, что Сережку превратили в вместилище для полоумного голландца. И кажется, я знаю, кто это сделал.

Ни одна женщина не завладевала вниманием мужчины так быстро и безраздельно: колдун даже дышать забыл.

— Помнишь, он сказал, что порезался дома? Так вот…

Говорила я медленно, стараясь не запутаться в собственных рассуждениях, но тем не менее уложилась всего в пару минут.

— Нужно обсудить с Антоном, — решил Сокол.

К светлому мы с ним вломились без стука. Сначала колдун, за ним — я. Перешагнула порог и застыла, испуганно схватившись за сердце: Антошка распростерся на полу, со стоном упершись ладонями в такой же цветастый, как и обои, ковер, а на раскрасневшемся лице застыла мученическая гримаса…

— Похвально, — прокомментировал темный. — Но для начала попробуй отжиматься от стола.

Фух! Нервы уже ни к черту!

Лысый покраснел еще больше и неловко поднялся, предварительно встав на четвереньки.

— Ох, ты ж горюшко, — по-стариковски вздохнул Сокол.

Он встряхнул Антона за шиворот, поставил ровно перед собой, схватился обеими руками за гипсовый воротник и неожиданно разломил его пополам, как какой-то бублик. Пока светлый не опомнился, толкнул того ладонью в лоб, на миг задержав руку, и тут же отступил на шаг, любуясь результатом.

— С-с… — Охотник на нечисть опасливо склонил голову к плечу, потом к другому. — Спасибо…

— Не за что, — хмыкнул темный, очевидно припомнив, кому Антошка был обязан этим украшением. — А теперь о деле. Свяжись со своими и скажи, что нам нужен судья. И чем скорее, тем лучше.

Он коротко пересказал Антону мои догадки, и тот согласился, что следует проинформировать бельгийского босса.

— А что это Ле Бон сам сегодня не заявился? — спохватилась я, когда мы, оставив светлого созваниваться с начальством, вернулись на кухню. — Ты же ему записи обещал.

— Месье до сих пор нездоровится.

— Но ты же его вылечил.

— От последствий твоего чая — да, — растянул он кровожадно.

Ясно. Не знаю и знать не хочу, что еще было в том снадобье, которым он напоил несчастного колобка.

— Собирайся, — скомандовал темный. — Я пока предупрежу Нат.

Можно было отказаться, ситуация была мне неприятна, но, с другой стороны, не поехать я не могла. Из-за Серого. Неизвестно, как поведет себя Сокол и чего ждать от таинственного судьи стражей дня.

— Сереж… — Он все-таки уснул, и пришлось потрясти его, чтобы заставить открыть глаза. — Сережа, проснись.

— Настюха, — узнал он, открыв глаза. — Что там еще?

— Чай. Выпей, пока горячий.

Парень встрепенулся, сел, но чашку, которую я ему протягивала, брать не торопился.

— Чай? — переспросил он подозрительно. — Специально для меня?

— Нет, мы все пили, — соврала я.

— А, — ухмыльнулся он, — ему заваривала.

И его слова, и эта ухмылка, не ревность — другое, неприятно царапнули, но я напомнила себе, что обижаться на Серого сейчас — все равно что обижаться на тяжелобольного. В его положении можно позволить себе капризы и недовольство.

— Сереж, мы с Соколом сейчас уедем ненадолго. Он города не знает, а нужно кое-что для его работы прикупить, ну для дела. В общем…

— Надо так надо, — буркнул друг равнодушно, залпом выпив чай от Карлсона.

Спокойствие, только спокойствие…

— Настя, — окликнул он меня уже на выходе из спальни. — Ты там… осторожнее, хорошо?

Вид у него при этом стал до того несчастный и потерянный, что я поспешила отвернуться:

— Хорошо.

На детской площадке в маленьком скверике в центре спального района царила радостная суета: скрипели качели, стучали мячи об асфальт, лепились песочные куличики. Счастливый смех время от времени сменялся горестным плачем очередного упавшего или обиженного малыша, но длилось это недолго, и утешенный заботливой мамочкой ребенок, утерев сопли и слезы, мчался назад, к друзьям и игрушкам.

Сами мамочки обретались в сторонке. Были, конечно, такие, что рвались ежесекундно опекать ненаглядное чадо, страхуя на горках и вмешиваясь в баталии, но остальные облюбовали скамейки в тени и оттуда наблюдали за наследниками.

— Максимка! Макс! — Молодая женщина в легком розовом сарафане подозвала к себе чумазого карапуза, отобрала конфетную обертку, оттерла от шоколада улыбающийся рот и легким шлепком пониже спины благословила на продолжение игр.

Я дождалась, пока мальчишка убежит к товарищам, и подошла к ней.

— Здравствуй, Света.

Видимо, Сережка внешностью пошел в отца, которого я если и видела когда-то в детстве, то совершенно не помнила, а его младшая сестра удалась в мать. Такая же рыжая и зеленоглазая. Некоторые именно так и представляют себе настоящих ведьм.

— Настя? — удивилась она мне. — А вы разве не на море?

— Как видишь.

Я подумала о ней, вспомнив слова Сокола о том, что взлом вместилища мог провести и не выявленный одаренный. Ведьма — это ведьма, независимо от того, верит она в это или нет. А иногда не только верить, но и знать не обязательно. И если Серый унаследовал дар от отца, то вполне вероятно, что и Светлана получила свою часть наследства.

— Свет, зачем ты так с Сережей?

— Как? — Она попятилась. — Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь. Ты же помнишь, кем была моя бабушка? И знаешь, кто я. Я чувствую такие вещи. — Я врала напропалую, уже уверенная, что не ошиблась, — ее испуг был лучшим тому подтверждением. — Зачем же ты с ним так? Он ведь твой брат.

Зеленые глазища вмиг наполнились слезами.

— Брат, — всхлипнула она. — Такой вот брат… Все ему. Всегда. А у меня… вот.

Неделю назад я кинулась бы ее утешать, а то и сама расплакалась бы, просто из женской солидарности, но за эту неделю слишком многое изменилось.