Книга Просто свободный вечер - Виктория Токарева

Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала.

– Войдите, – сухо пригласила она.

У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги.

Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.

– Ваш сын не пригоден к службе в Армии, – сообщил он.

Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий.

– Спасибо… – растерянно проговорил он. – Очень хорошо.

– Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет.

– Куда? – не понял Месяцев.

– В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете.

– Зачем?

– Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.

– Что вы такое говорите? – оторопел Месяцев.

– Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.

Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.

– Что это за симптоматика? – спросил он.

– Склонность к мерзким выходкам, пренебрежение любой моралью, крайний эгоцентризм, специфическое мировоззрение…

– Но таких людей сколько угодно, – резонно возразил Месяцев.

– Есть здоровые эгоцентристы, а есть больные. Ваш сын болен. У него разрушены связи с окружающим миром.

– А отчего это бывает?

– Шизофрения – наследственное заболевание. У вас по мужской линии были душевнобольные?

– Сумасшедших не было. А алкоголик был, – хмуро сказал Месяцев.

– Ну вот. Алкоголизм – тоже душевное заболевание.

– Это лечится? – тихо спросил Месяцев.

– Малые нейролептики. Корректируют поведение. Но вообще это не лечится.

– Почему?

– Метафизическая интоксикация.

Знакомый психоаналитик открыл частный кабинет и брал за прием большие деньги. Месяцева он принял без очереди.

– Шизофрения – это болезнь яркого воображения, – объяснил он. – Ты думаешь, ты нормальный? Или я? Почти все гении были шизофреники. Эдгар По, Сальвадор Дали, Модильяни, Врубель, Эйнштейн…

– Наверное, есть больные гении, а есть здоровые…

– Гений – уже не норма. Норма – это заурядность.

– Врач сказал, что у него разрушены связи с окружающим миром. И мне самому так кажется, – сознался Месяцев.

– Значит, будет жить с разрушенными связями.

– А это можно лечить?

– Можно. Но не нужно. Не надо вторгаться в святая святых. В человеческую личность.

– А какие перспективы? Что бывает с возрастом?

– Деградация личности минимальная. Сейчас это неприятный юноша, потом будет неприятный старик.

– И все?

– И все.

– Но его освободили от Армии, – насторожился Месяцев.

– В Армии сколько угодно психически неполноценных. Просто их не проверяют. А ты положил в больницу. Ты мог и не знать.

Похоже, поезд беды прогрохотал мимо. Опалил тяжким гулом, но не задел. Не задавил. Мимо.

Месяцев вытащил из кармана стодолларовую купюру и положил перед врачом.

– Жертвоприношение, – объяснил он.

– Ну зачем? – застеснялся психоаналитик, но настроение у него не ухудшилось.

Месяцев тронул машину. Увидел себя возле своего старого дома. Сработал стереотип. Он слишком долго возвращался к этому дому из любой точки земного шара.

У подъезда стояла Аня.

– Ты пришла или уходишь? – спросил Месяцев.

– Ухожу. Я привозила им картошку.

– Почему ты?

– Потому что больше некому.

– А Юра на что?

Аня не ответила. Наступило тяжелое молчание.

– Ты плохо выглядишь, – сказала Аня. – А должен выглядеть хорошо.

– Почему? – не понял Месяцев.

– Потому что Алик болен. Мы все должны жить долго, чтобы быть с ним.

– У Алика все не так плохо. Эта болезнь не прогрессирует. И вообще – это не болезнь. Просто выплескивается яркая личность.

– А ПНД? – напомнила Аня.

– Ну и что?

– А то, что для Алика теперь все закрыто. Ему нельзя водить машину, ездить за границу. Клеймо.

Месяцев растерялся:

– Но может быть, не ставить на учет?

– Тогда Армия. Или Диспансер, или Армия. Ловушка.

Месяцев замолчал. Аня тоже молчала, смотрела в землю.

– Никто не хочет понять, – горько сказал Месяцев.

– Не хочет, – подтвердила дочь.

– У тебя вся жизнь впереди…

– Но какая жизнь у меня впереди? – Аня подняла голову, и он увидел ее глаза, хрустальные от подступивших слез. – Какая жизнь у меня? У мамы? У бабушки? У Алика? Какой пример ты подаешь Юре? И что скажут Юрины родители? Ты подумал?

– О Юриных родителях? – удивился Месяцев.

– Да, да, да, и о них. Потому что мы – клан. Семейный клан. Птицы могут покрывать большие расстояния, только когда они в стае. И даже волки и львы выживают в стае. А ты нас разбил. Расколол. Это у тебя нарушены все связи с миром. Это ты сумасшедший, а не Алик.

Аня повернулась и пошла.

Под ногами лежал бежевый снег с грязью. На Ане были модные, но легкие ботинки, непригодные к этому времени года. А он ничего ей не привез, хотя видел в обувном магазине. Видел, но торопился. Аня шла, слегка клонясь в сторону. У нее была такая походка. Она клонилась от походки, от погоды и от ветра, который гулял внутри нее.

Месяцев не мог себе представить, что придется платить такую цену за близость с Люлей. Он наивно полагал: все останется как есть, только прибавится Люля. Но вдруг стало рушиться пространство, как от взрывной волны… Волна вырвала стену дома, и он существовал в комнате на шестнадцатом этаже, где стоит рояль и нет стены. Вместо стены небо, пустота и ужас.

Месяцев лежал на диване и смотрел в потолок.

– Значит, так: или Достоевский, или Ницше, – спокойно сказала Люля.

Месяцев ничего не понял.

– Достоевский носился со слезой ребенка, а Ницше считал, что в борьбе побеждает сильнейший. Как в спорте. А проигравший должен отойти в сторону.

Месяцев вспомнил выражение «на мусор». Значит, на мусор должна пойти Ирина, Аня и Алик.