Книга Тени черного леса - Алексей Щербаков

Пока Сергей здоровался с хозяевами, Мирослав достал из своего вещмешка небольшой мешочек и высыпал на стол горку крупной сероватой соли. Хозяева сразу перешли от настороженности к радушию. Так уж случается во все времена — во время войн и прочих катаклизмов у гражданского сельского населения в первую очередь возникают проблемы с солью. Впрочем, не только у гражданского населения. К сорок четвертому году партизаны контролировали в Белоруссии целые районы. А вот соли не было. Часто случалось — лопали кашу с минеральными удобрениями.

— Марыся, собирай на стол! — скрипучим голосом крикнула старуха. И тут откуда-то из-за занавески появилась еще одна обитательница избы. Это была девушка лет, наверное, двадцати. Роста она была небольшого, но очень крепенькая, ее грудь вызывающе поднималась под стираным-перестираным платьем. Волосы у девушки русые, странно сочетающиеся с глубокими карими глазами.

Она начала выставлять на стол кое-какую снедь, к которой Сергей и Мирослав прибавили консервированную американскую колбасу. Девушка откровенно улыбнулась сначала Сергею, потом и Мирославу.

Между тем дед достал бутыль какой-то мутной цветной жидкости. Это был польский вариант фруктового самогона.

— Ну, за знакомство! — поднял дед первый стаканчик. Нет, все же чувствовалось, что Польша ближе к Европе. Тут пили уже не стаканами, а чем-то вроде стопок. (В Германии под это дело шли микроскопические рюмки.)

И тут же дед поинтересовался:

— А вы откуда будете?

— Из-под Варшавы.

— И как жизнь?

— Как-как, плохо, — ответил Мирослав. — Все разрушено, заводы стоят, работать негде. Вот ходим, меняем соль на продукты. Правда, говорят, собираются Варшаву восстанавливать. Да только когда это будет… Люди кормятся, чем Бог послал. Кто-то, конечно, сумел устроиться. Но не всем же везет…

Они заранее договорились, что будут изображать эдаких мелких спекулянтов, которые шатаются по глубинке в поисках чем поживиться. Как объяснил Мирослав, поляки такое вполне понимали.

— Кто-то и при немцах умел устроиться. А власть-то чья? — поинтересовался старик.

— Кто ж его поймет? Считается — у нас теперь временное правительство. А с другой стороны — русская армия. И та польская армия, которая была с русскими.

Мирослав старался говорить как можно более округло. Потому что взгляды на происходящее у хозяев могли быть совершенно неожиданные. По дороге Мирослав просветил Мельникова по поводу заковыристости ситуации в Польше. Дело ведь не только в том, что, с одной стороны, поляки терпеть не могли немцев — не только как оккупантов, но по жизни — а с другой — к русским тоже не питали особой симпатии. Но ведь новые власти-то кроме всего прочего были коммунистами! Что нравилось далеко не всем. Так что, на послевоенный бардак накладывалось еще нечто, напоминающее Россию в 1918 году — то есть различные классовые противоречия.

— Опять москали, — загундела старуха. — Нет житья. Немцы ушли, русские пришли.

— Да лучше уж русские, чем ваши борцы за свободу! — резко сказала вдруг Марыся.

До этого девушка занималась делами несколько иного свойства, далекими от политики. Она внедрилась между Мельниковым и Мирославом и некоторое время явно колебалась в отношении дальнейших действий. Но в конце концов Сергей почувствовал, как к нему прижалось теплое плотное девичье бедро.

Все было, в общем, ясно, и реплика девушки прозвучала как доклад о международном положении на танцплощадке.

— Ты, хохлушка, молчи! — цыкнула на нее старуха.

Но девушка, судя по всему, была из тех, кого непросто заставить замолчать, раз уж она открыла рот.

— А что мне молчать, если я правду говорю. Эти борцы за свободу убили моего отца и мою мать! Отец был украинцем, да на Волыни таких смешанных пар несчитано! А мать за что убили? А за то, что с хохлом живет! Тем и спаслась, что тетка меня оттуда вытащила к родне. Да сама недолго протянула. Снасильничали ее стадом эти борцы за свободную Польшу. Сколько они так людей побили! Чем они лучше немцев? Да и с немцами эти партизаны что-то особо не воевали. Все больше по пущам отсиживались, а ночью в деревни за самогоном шастали. Пока русские танки стоят — никто хотя бы грабить не будет… — С этими словами Марыся выскочила из горницы.

— Бедовая она у нас, — покачала головой старуха. — Оно, конечно, понятно. Там, на Волыни, у нее отца и мать убили. А кто убил — поди пойми. Моя вторая дочь привела ее сюда. Сама вскоре померла. Мы думали — и Марыся помрет, но ничего. Может, оно и к лучшему. Когда немцы молодых стали угонять в Германию, ей, как дурочкой, побрезговали. Вот только как распустит язык при чужих людях…

— Не беспокойтесь, мамаша. Мы люди не болтливые. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Правда, Стась, — обратился Мирослав к Мельникову.

— Оно, конечно. Доносить не побежим.

Выпили по второй. Тут стало видно, что дедок лелеет под сердцем какой-то заветный вопрос — но все никак не решается его задать.

Решился он после третьей.

— Вот… Вы, ребята, к столице поближе живете. А слышно что-нибудь про землю на севере?

— Какую такую землю?

— Да вот ходят слухи, что Восточную Пруссию будут делить. Немцев оттуда выгонят. Половину отдадут москалям, половину — нам.

Вот те здравствуй, жопа, Новый год, — выругался про себя Мельников. Оказывается, о сверхсекретных планах советского руководства знают в глухом закоулке Польши.

— Мы ни о чем таком не слыхали, — осторожно начал Мирослав. — Да это и вряд ли. Куда там! Вы бы видели, что в Варшаве творится. Порядок — только там, где русские. Куда уж нам какие-то там земли заселять! — Помолчав, он осторожно задал вопрос: — А кто ж такие сказки рассказывает?

— Ходят такие слухи. И эти вот, в городке, примерно о том же разговоры разговаривают.

— А «эти» — они кто?

— Кто ж их поймет? Они называют себя местной самообороной. Говорят, что подчиняются Временному правительству. Но мне почему-то кажется — никому они не подчиняются. Да и местных среди них — раз-два и обчелся. Все больше какие-то пришлые. Многие, говорят, с Волыни.

— А ведут себя как?

— В общем, ничего. Иногда проводят реквизиции — забирают скотину. Но платят — золотом. Людей не обижают.

— А что ты удивляешься? — вполголоса спросил Мирослав Сергея. — Умная лиса — и та не ворует кур в ближайшем курятнике. Что ж, завтра пойдем знакомиться с этим местным самоуправлением…

Сергей вышел на крыльцо покурить. Вокруг сгустилась уже полная темнота, в которой белело платье Марыси. Девушка сидела на ступеньках, и плечи ее тряслись от рыданий.

— Что плачешь? — спросил Мельников, усаживаясь рядом с нею.

— Да так, родителей вспомнила. У нас была такая дружная семья. И кому мешало, что они говорили на разных языках… А ведь знаешь что? — Марыся схватила Сергея за руку. — Ведь те, что звали «бить хохлов», или те, другие, кто орал, что «надо истребить всех ляхов», — они точно яйца из одного лукошка. И все какая-то пьянь и рвань.