Книга Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— Здравствуй, Нина.

— Здравствуй, Алексей, — Макарова отвела взгляд, и Гурьев понял, что не ошибся – между этими двумя была какая-то история. Была, а, может, и есть до сих пор, — так выговорил Кошёлкин это – «Нина». — Вот, познакомься, Алексей Порфирьевич. Это квартирант мой, Аннушкин словесник новый, из Москвы.

— Проходите в хату, чего через забор-то разговариваем, — Кошёлкин качнулся, и Гурьев ощутил сильный запах перегара. Он сделал вид, что ничего не заметил, а Макарова поморщилась. Кошёлкин усмехнулся.

— Спасибо, Алексей Порфирьевич. Мне на рынок нужно, а Якову Кирилловичу есть о чём поговорить с тобой. Не откажешь?

Какой там рынок, подумал Гурьев, знаю я ваши рынки. Ох, что старый, что малый. А сам-то?!

— Не откажу, — снова качнулся Кошёлкин. — Если что важное.

— Важное, Алексей. Пожалуйста, — тихо сказала Нина Петровна.

— Проходи, учитель, — усмехнулся Кошёлкин.

Они попрощались коротко с Ниной Петровной, Гурьев кивнул ей и распахнул калитку. Но не двинулся с места, пока Макарова не скрылась за поворотом улочки. Кошёлкин тоже ждал. Потом, со свистом выдохнув воздух, побрёл в хату, даже не оглянувшись, идёт ли Гурьев следом.

В хате Кошёлкин остановился, словно раздумывая, кивнул гостю на старый венский стул – один из шести, стоявший вокруг накрытого белой скатертью стола, — а сам шагнул к буфету, достал оттуда графин с водкой, два небольших гранёных стакана, вернулся к столу:

— Не побрезгуешь моей компанией, учитель?

Смотри-ка, подумал Гурьев, пьёт, как сапожник, а не опускается. Чистота, как в аптеке, шторки, скатерти. Чудеса, однако. Наш человек.

— Нет. Не побрезгую. Сочту за честь, — совершенно серьёзно сказал Гурьев. Надо же, подумал он. Нет, нет, не перевелись ещё наши на этой земле. Рано нас списали. Мы ещё вздрогнем. Далеко от Москвы – и поэтому тоже. — Только пить тебе совсем не хочется, дядь Лёш. Поэтому давай-ка я тебя полечу лучше.

Он поднялся, подошёл к недоумевающему Кошёлкину, осторожно, но твёрдо отобрал у него посуду, поставил на стол, усадил старика. Сначала подержал его за руку, слушая пульс. Долго, минуты две. Потом встал у него за спиной – и взял седую голову пальцами.

Через десять минут Кошёлкин открыл глаза и тихо спросил – дрожащим голосом:

— Это… что?

— Народная медицина, — вздохнул Гурьев. — Как голова, дядь Лёш?

— Как пробанили, — Кошёлкин повёл шеей из стороны в сторону, посмотрел на гостя, прищурился сердито: – Ты зачем Нине Петровне наврал?

— Это ты о чём, дядь Лёш? — Гурьев почти не играл удивление.

— Ты такой учитель изящной словесности, как я папа римский. Вот о чём.

— И на кого я похож? — с интересом посмотрел Гурьев на старого сыскаря.

— Ни на кого. Потому и спрашиваю.

— А что делать станешь, если не отвечу?

— Не знаю. Так кто ты такой?

— А ты как думаешь, дядь Лёш?

— Откуда мне знать. Только видно за версту, что птица ты такого высокого полёта – аж воздуха на этой высоте, почитай, нет уже вовсе.

— Так и видать?

— Так и видать. Да ты не печалуйся, сынок. Это уж никак не переделать. Тебя хоть дёгтем вымажи, в мешок сунь да в чулан спрячь – всё одно светить будешь, глазу больно.

— Это плохо. Плохо. Ну, да ладно. Уж как прорезалось.

Кошёлкин встал, прошёлся по хате. Гурьев им залюбовался невольно: ах, старая гвардия, есть ещё порох в пороховницах! Кошёлкин остановился, посмотрел на него:

— Ты чародей, что ли?!

— У тебя запас прочности потрясающий, дядь Лёш, — Гурьев улыбнулся. — Я только резонанс восстановил и стимуляцию нервной системы произвёл. Иного и не требуется твоему организму, чтобы в кондицию вернуться. Ты не пей больше, хорошо? Быстро спиться у тебя не выйдет, только желудок сожжёшь. А это так быстро не лечится.

— Скажешь, кто таков, или скамейкой тебя огреть?!

— Я подробностей рассказать тебе не могу, дядь Лёш. А своего ты во мне и без подробностей распознал. Зачем же тебе в нюансы погружаться?

— Это верно, — задумчиво сказал Кошёлкин. Он вернулся, сел снова за стол, выложил руки, сцепленные в замок, на скатерть. — Это ты верно заметил, Яков Кириллыч. Вот только не пойму я, откуда ты взялся? Не должно бы тебя быть, такого. Молод ты больно. Если б ты мой ровесник был, ну, моложе чуть, я б так не удивился. Уж больно ты зелен, для своего-то. Но свой, свой, тут уж ничего не попишешь, — и Кошёлкин улыбнулся отчаянно-молодо, показав жёлтые и ровные, целые, совершенно не стариковские зубы.

— Ну, тогда давай, дядь Лёш, побеседуем, пока хозяйка не вернулась да меня взашей не попёрла.

Он знал: никакой хозяйкой и не пахнет тут. Всё он знал.

— Нету у меня хозяйки, — нахмурился Кошёлкин. — И не было. Не болтай, будто нету глаз у тебя!

— А что ж ты, никогда и не предлагал ей руку и сердце, дядь Лёш? — оскалился в улыбке Гурьев. — Молодо-зелено, маменькой не велено. Это же всё давно позади, разве нет?

— Мадам Кошёлкина, — усмехнулся старик. — Каково звучит, а? Заслушаешься.

— Это же ерунда всё, — тихо сказал Гурьев. — Особенно теперь.

— А тебе что за дело?!

— А мне всё это так в глаза лезет, дядь Лёш, — Гурьев вздохнул. — Я отвожу, отвожу, а оно – лезет и лезет, проклятое.

— Тяжело тебе живётся, Яков Кириллыч, — криво усмехнулся старик. — Ты-то чего не остепенишься?

— Беда в том, дядь Лёш, — те, кто за нами бегают, нам сто лет не нужны. А те, без кого мы дышать не можем, в нашу сторону и не смотрят.

— Это кто ж такая, что в твою сторону не смотрит?! — удивился Кошёлкин. — Королева, что ли?!

— Почти угадал ты, дядь Лёш, — восково улыбнулся Гурьев. — Вот видишь, какие мы с тобой, — братья по несчастью, можно сказать. Так что давай друг за друга держаться. Авось удержимся, спина к спине, отобьёмся. А?

— Давай, излагай своё дело, учитель, — усмешка тронула тонкие губы Кошёлкина. — Раз пошла такая пьянка.

— Не знаешь ты, что за шпана тут куролесит?

— Шпана?! — безмерно удивился Кошёлкин. — Какая шпана?!

Гурьев обрисовал сюжет – коротко, в несколько предложений.

— Вон как, — Кошёлкин поскрёб переносицу. — Я тебе так скажу, сынок. Это – ерунда какая-то. По описанию твоему – Свинцов это, с сявками своими. А Свинцов – он у Ферзя на коротком поводке. Таком коротком, что без Ферзя шагу ступить не рискнёт. Понимаешь?

— А кто это ещё такой?!

— Неужто не слыхал?!

— Не слыхал, — покаянно вздохнул Гурьев. — Откуда мне в таких мелких делах разбираться, дядь Лёш? Ты же сам сказал – высоко.