Книга Американская дырка - Павел Крусанов

Горе мое было безутешным. В довершение несчастий я поехал к Увару, который посадил на своей “Оде” аккумулятор, забыв выключить в запаркованной машине ближний свет, и, заводя подцепленную на

“галстук” “Оду” с толкача, пропорол на трамвайных рельсах “сузучке” шину.

Однако все перечисленное было ерундой по сравнению с основным содержанием уже упомянутого стойкого предчувствия угрозы.

Осмысленное содержание этого ощущения сводилось к следующему: некая надмирная и чуждая человеку сила крайне недовольна тем, что, вызванная до срока, она вынуждена явиться во всей своей неприглядной красе в то время, как здесь ее не любят и не очень-то хотят с ней

договариваться. Поэтому она достанет не только тех, кто ее явиться принудил, но и тех, кто последних на это дело науськал. Впрочем, разве бывает у ощущения осмысленное содержание? Как бы там ни было, иначе я сказать не умею.

Итак, дабы развеять хмарь пасмурного настроения перед грядущим сорокатрехлетием, я решил отправиться в Псков, где наметил провести две встречи, цель которых была, пожалуй, довольно легкомысленной и сводилась к желанию прощупать ближний круг соседства Капитана. Хотел ли я найти там следы таинственных вольных камней, как нашел их в мастерской Белобокина (нечаянная реплика про нешлифующееся дерьмо)?

Хотел. Пусть это и выглядит безрассудно. Собственно, я всю жизнь занимался безрассудным делом, будь то погоня за летящим хрущом или сверление Америки, – с какой стати менять установку?

2

Земля, не забывая заветов скромности, надевала одежды благополучия: деревья жирно блестели свежей зеленью, на обочине цвели одуванчики, а в тени придорожной лесополосы там и сям белыми сполохами сияла отцветающая черемуха. Остановившись за Жельцами, чтобы, по выражению

Белобокина, “сменить в аквариуме воду”, я увидел в кювете обычную для этих мест зернистую жужелицу, которая бежала по дну канавы, волоча за собой двух муравьев, вцепившихся ей в заднюю ногу. Это был мой первый трофей в сезоне 2011 года (жучиные дела за хлопотами по наказанию Америки оказались порядком запущены), поэтому я поднял коричнево-зеленоватого, как старая бронза, и довольно крупного жука с земли, щелчком сбил с его лапки муравьев и, полюбовавшись чеканными надкрыльями и шустрыми усами, сунул в пустую пластмассовую коробочку из-под фотопленки, которую всегда носил с собой.

К двум часам по полудни я уже был в Пскове – здесь вовсю кипела сирень, в СПб только-только расцветшая, и степенно несли свои белые свечи каштаны. Поскольку миссия моя носила негласный характер, я оставил машину метрах в ста от “Лемминкяйнена” и, стараясь не угодить под окна достославной конторы, петлей прошел к торцевой стене дома, где располагался вход в мастерские облакиста и гобеленщика.

На первом этаже за дверью раздавались странные скребуще-чавкающие звуки, природу которых определить на слух мне не удалось. Возможно, по этой причине я сразу отправился к деревянной лестнице, ведущей, как я понял, наверх, в хозяйство мастера художественных плетений.

После дневного освещения пролет лестницы казался беспросветным – ни окон, ни лампочки здесь предусмотрено не было. Я попробовал подсветить путь экраном мобильника, но эффект получился обратный – яркое изумрудное пятнышко лишь сгустило окружающий сумрак. Глаз тем не менее вскоре пообвык, так что путь на второй этаж обошелся без приключений, что в условиях повышенного травматического риска на нашей поляне выглядело ободряюще.

Дверь наверху – обычная деревянная дверь, покрытая в незапамятные времена коричневой половой краской, – была приотворена, из чего следовало, что, раз нужды запираться гобеленщик не видел, посторонние сюда ходили нечасто. В целом эта часть дома изнутри представляла собой разительный контраст с офисными палатами

“Лемминкяйнена” и, по существу, куда большекореннее увязывалась с внешним обликом древнего строения. Здесь чувствовалось фундаментальное сродство, бесхитростное единство формы и нутра, убитое в гнездилище Капитана жидкими обоями и подвесными потолками.

Я постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул за дверь.

Обычно в незнакомом помещении взгляд первым делом ищет человека и лишь потом оценивает интерьер. Здесь было не так. Посередине мастерской на ко2злах лежала огромная деревянная рама с натянутой ворсистой основой, в которой уже завелась и дала уверенные всходы черно-зелено-серая шпалера. Под нее был подложен порядочный картон с эскизом, изображавшим неопределенного вида цветок. Вначале я заметил именно эту раму и только следом – хозяина, прислонившегося плечом к простенку между окнами и помешивающего что-то в керамической кружке звонкой ложечкой. Статичность позы, вероятно, и стала причиной того, что гобеленщик перешел в объекты второго ряда.

Мастеру узелков на вид было лет двадцать пять – тридцать; он был худощав, хорошо сложен, небрежно, но, как заведено у художников, с претензией одет (старые зеленые джинсы, серая льняная косоворотка, стоптанные, мягкой кожи мокасины, расшитая бисером шапочка-таблетка) и прятал глаза за черными стеклами круглых очков. Последнее выглядело странно, если предположить, что здесь он работал.

Впрочем, оригинальность методаприема для художников, бывает, сто2ит намного выше результата. Подчас они со всем цинизмом прямо так и заявляют: вот, гляди какой кунштюк, любуйся моим приемом – именно им, а не самим произведением.

– Бог в помощь! – сказал я как можно приветливей. – Простите за вторжение.

Гобеленщик не отреагировал – не отставил кружку, не предложил хлеб-соль, не отвесил земной поклон. То есть взгляд его, возможно, бессмысленно кружил, точно муха под лампочкой, или изучал изнанку век, или выражал что-то вполне конкретное, но за очками все равно было не различить, что именно. Вид этих черных стекляшек напомнил мне не к месту погребальный плач: “Ты пошто, смерть, совьим глазам смотреть даешь, а на сокольи глаза пятаки кладешь?”

– Мне ваш сосед, – я указал на стену, за которой, предположительно, находились приемная и кабинет Капитана, – о вас рассказывал. Вот я себе и позволил. Ищу, знаете ли, для квартиры гобелен.

Представиться потенциальным покупателем или заказчиком, подумалось мне, будет здесь наиболее удобным – почти наверняка окажешься желанным гостем. Художники ведь в этом смысле – в смысле внимания со стороны покупателей или заказчиков – по большей части люди небалованные. С другой стороны, а кем еще назваться? Не сантехником же.

– Размер? – Тон хозяина был несколько брезгливым.

– Что? – не сразу понял я.

– Какой размер?

– Ах да… Примерно два на полтора. – Я демонстративно задумался и уточнил: – Два – по горизонтали.

– Хотите готовый или по эскизу?

– А что, вы впрок плетете?

– Есть кое-что.

В мои планы не входил осмотр пыльных ковриков, поэтому я заявил:

– По эскизу. Там, знаете, должны быть жуки. Вы жуков изобразить сумеете?