Книга Шестая жизнь Дэйзи Вест - Кэт Патрик

Обнявшись, мы падаем на кровать. Наши тела так крепко прижаты друг к другу, что ни он, ни я не можем ни погладить друг друга, ни даже пошевелиться. Кроме того, в такой момент мы даже и помыслить не можем о нежных касаниях и долгих прелюдиях. То, что происходит между нами, больше этого.

Спустя несколько секунд одежда наполовину расстегнута, и мы так близки к…

Неожиданно Мэтт резко отстраняется и встает. Его джинсы расстегнуты; выбившаяся из-под ремня футболка измята. Волосы растрепаны и почти полностью скрывают глаза, но я все равно замечаю, что они полны слез.

— Я сам не знаю, что делаю, — говорит он голосом, полным неподдельной боли, которая сжигает меня, как огонь. — Мне бы нужно тебя ненавидеть, а я тебя обнимаю.

Я продолжаю лежать молча. Мэтт поворачивается к двери.

— Мне нужно идти, — добавляет он.

И он уходит, растрепанный и подавленный. Я ничего не говорю. Он может столкнуться на пороге с Мэйсоном — кто знает, когда тот вернется, — или напугать молодую мамашу с коляской на улице. Но мне все равно, как выглядит Мэтт сейчас, и ему тоже все равно, я знаю. Потому что когда умирает человек — умирает навсегда, — мысли о том, как ты выглядишь, отходят на второй план.

Ничто не имеет значения пред лицом смерти, и мне никто никогда об этом не рассказывал.

31

Я лежу, глядя в потолок, думая и не думая в одно и то же время. Порой мне кажется, что я куда-то плыву, а порой — что просто лежу. Не помню точно, когда я ходила к Мэтту: может, три дня назад, а может, три часа. Время тянется медленным пунктиром. Лампа, стоящая на тумбочке, издает невыносимое жужжание. Хочется разбить ее, но меня будто разбил паралич. Руки приклеены к кровати. Взглянув на экран телефона, узнаю, сколько времени, но стоит мне отвернуться, и эта информация исчезает из памяти.

Мэйсон вернулся.

Кэйси вернулась.

Кто-то приносит мне еду, которую я не ем. Я изучаю ее, как ископаемое, и делаю выводы, исходя из содержимого. На тарелке завтрак: вероятно, сейчас утро. Блинчики и ягоды черники — Мэйсон озабочен. Рядом на подносе витаминная таблетка — Мэйсон сильно озабочен.

Постепенно от этих археологических изысканий мне становится весело, но в ту же секунду я вспоминаю, что Одри умерла. Я лежу здесь и считаю виноградины на тарелке, как годовые круги на пне, а Одри никогда больше не сядет завтракать.

Блинчики с черникой кажутся мне нестерпимой гадостью.

С отвращением отодвинув поднос к краю кровати, я перекатываюсь на бок и, обхватив себя руками, подтягиваю ноги к груди, как младенец во чреве матери. Все это слишком для меня. Она не заедет за мной по дороге в школу. Я не встречусь с ней на большой перемене, чтобы отправиться обедать. Она не будет дразнить меня за то, что мне нравится ее брат, не будет порицать мой музыкальный вкус, одалживать одежду и болтать о Беаре, Джейке или о ком-нибудь еще.

Она умерла.

Звонит телефон: рингтон нестандартный и присвоен номеру Меган. Я не отвечаю. Даже не смотрю на экран. Меня все злит. Я не должна была уезжать в Сиэтл, когда Одри умирала. Я должна была догадаться, что с ней не все в порядке. Надо было остаться.

Мне тяжело дышать — мешает разбитое сердце. Пытаюсь наладить телепатическую связь с Мэттом, чтобы попросить его прийти и лечь рядом со мной. Не нужно меня целовать или трогать. Хочу, чтобы он просто лежал рядом, чтобы смотрел на меня сверху, как в Канзас-Сити. Но сейчас я могу представить его глаза лишь полными слез, какими они были в день после смерти сестры.

Накрыв голову подушкой, я пытаюсь прогнать эти мысли, но они никак не уходят.

Как знать, быть может, они не уйдут уже никогда.

Я остаюсь в постели до самой ночи, а когда темнеет, отправляюсь бродить по темному дому. В течение нескольких часов смотрю из окна гостиной на пустынную улицу в надежде увидеть привидение Одри, машущее мне рукой. Под утро возвращаюсь в комнату, полную тоски и застоявшегося воздуха, чтобы никого не видеть. Лежа в постели, прислушиваюсь сначала к шуму воды в душе, потом к звону кастрюль в кухне. Телефон назойливо и бесконечно жужжит, и я выключаю его. Мэйсон приносит еду, но я продолжаю голодовку.

— Пора вставать, — говорит он, подходя к окну и распахивая занавески. Мэйсон открывает окно, и в комнату вливается поток свежего воздуха, щекочущего ноздри.

— Нет, — бормочу я.

— Ты почувствуешь себя лучше после душа, — заявляет он.

Я горько смеюсь. Можно подумать, вода может смыть боль, оставшуюся после смерти Одри.

— Вряд ли.

— Как хочешь, — говорит Мэйсон, возвращаясь к двери. — Мы выезжаем на похороны через час.

Конечно же, я встаю.

Едва держась на разъезжающихся ногах, как новорожденный козленок, ковыляю по комнате. В теле ощущается недостаток топлива, но меня начинает тошнить при одной только мысли о еде. Взяв с полки чистое белье, я включаю телефон, предварительно зарядив его. На экране уведомления о нескольких пропущенных звонках от Меган и сообщение от Мэтта.

«Прости меня».

Всего два слова, но какие монументальные.

Этого мне достаточно, чтобы снова начать двигаться.

Я принимаю душ и сушу волосы, затем собираю их в пучок и закрепляю заколкой над самым лбом. Долго стою перед зеркалом, вглядываясь в отраженный взгляд синих глаз в поисках знакомого выражения, но его нет и в помине. Мое лицо полностью изменилось.

Вернувшись в комнату, надеваю черную юбку, которую взяла у Одри.

Может, кому-то желание надеть вещь, принадлежавшую покойной девушке, на ее похороны покажется странным, но только не мне. Она не держалась за вещи, и добрая половина одежды в моем гардеробе раньше принадлежала ей. Кроме того, я получила записку.

Мистер Маккин привез ее ночью, когда Одри умерла. В тот момент выбор времени доставки показался мне странным — ведь мистеру Маккину следовало быть с семьей, но потом я поняла, что он, видимо, был рад хоть чем-нибудь заняться, чтобы не сидеть на одном месте и не думать об Одри. Мистер Маккин вел себя, как акула, которая умирает, если ее лишить возможности двигаться. И он привез мне записку.

Я беру ее с тумбочки и провожу пальцами по буквам, выписанным твердой рукой Одри, с длинными вертикальными черточками. Почерк так живо напоминает мне о ней. Перечитываю первую часть письма.

Дэйзи, обещай сделать для меня две вещи.

Первая — простая: возьми мои вещи. ВСЕ. Даже если ты их потом выбросишь, унеси их из дома родителей (хотя у меня хороший вкус — ха-ха! — и ты их оставишь себе).

Ты же знаешь, что творится с теми, кто никак не может смириться. Они плачут над старыми футболками, которым грош цена. Мама та еще старьевщица, она никогда не выбросит их по своей воле. Самая страшная моя пижама будет надрывать ей сердце. Забери все вещи, Дэйзи. Сделай это для меня (и для своего гардероба).