Книга Отрицание ночи - Дельфина де Виган

Я забываю класть вещи на место, не отношу коробки обратно в подвал, не убираю тетради и дневники, выстраиваю вокруг себя прежний мир.

Я взвешиваю каждое слово, возвращаюсь назад, исправляю, уточняю, вырезаю. У меня есть волшебная «литературная метла», которая служит мне верой и правдой, когда я работаю над своими книгами. Странно, что в этот раз метла не хочет меня слушаться. Она вертится и крутится на месте, взлетает вверх под потолок и падает ничком на пол, будит меня, когда я сплю, маячит перед носом, я вскакиваю в четыре утра и решаю вырезать какой-нибудь эпизод, стереть главу, притормозить, но метла не дает. Моя метла постепенно превращается в ковер-самолет, который мчит меня все дальше и дальше, заставляет пить вино и курить сигареты, спешить, отдаваться бессознательным фантазиям и собственной интуиции.

Несмотря на старания и глубокий анализ, я не могу понять странностей Люсиль. Она жаждала всеобъемлющей власти, сверхъестественных способностей, денег и подарков. Но почему? Что стоит у истоков этих желаний?

Барбара описывала приступы безумия как «внезапное извержение вулкана». Когда глубоко внутри сидит тихий робкий страх или неудовлетворенное желание, внезапно возникает чувство протеста, стремление высвободиться из пут, разрушить проклятие, дать себе то, что хочется. Это нормально. Но порой подавленное чувство оказывается слишком сильным, и тогда оно вырывается наружу, оглушая и самого человека, и окружающих.

Я надеялась, что писательство даст мне возможность расшифровать мамины потаенные чувства, увидеть ее темные зоны. Поэтому я часами рылась в старых коробках, обшаривала квартиру Люсиль, слушала записи и перечитывала дневники. Я всего лишь пыталась обострить свой слух, все свои чувства, чтобы настроиться на волну Люсиль. Теперь я начинаю опасаться, что моя попытка обречена на провал.

Когда Люсиль исчезала, мы с Манон, и в детстве, и в подростковом возрасте, чувствовали боль утраты. Сейчас, когда я пишу о Люсиль, я чувствую то же самое.Я жду, жду маму, я не знаю, где она, не знаю, как ее найти, как с ней связаться, что она еще натворила. Я жду, вместо того чтобы писать, и удивляюсь, вместо того чтобы думать.

Часть третья

Во время своего последнего заключения в больнице Святой Анны, фактически уничтожив свою жизнь и похоронив себя живьем, Люсиль призналась доктору Ж., насколько измученной она себя чувствует. Мама не хотела смотреть на себя в зеркало, не хотела видеть свое измученное худое лицо – без тени эмоций, без возраста. Настало время подвести черту.

И Люсиль выбирала смерть.

Доктор Ж. выслушала Люсиль и радикально изменила ей лечение. Люсиль восхищалась своим врачом, этой сильной, смелой женщиной, способной слушать, слышать, признавать масштабы катастрофы и принимать новые решения.

Доктор Ж. лечила Люсиль много лет, была ее лучшей собеседницей, глубоко сопереживала ей, не судила ее за причуды и вспышки гнева, пыталась вернуть ее к жизни.

Ко всеобщему удивлению, после долгих лет апатии и безумия Люсиль вынырнула из своего болота, ухватилась за канат и стала карабкаться вверх. Что за тайные силы, что за внезапный порыв, что за энергия заставили утопающего наконец схватиться за спасательный круг?

Я не знаю.

Однако я наблюдала за маминой битвой, за тем, как Люсиль тянулась к свету, к источнику новых сил.

Я считала этот феномен возрождением, чудом.

Покинув больницу, Люсиль вновь поселилась в маленькой квартирке на улице Предпринимателей. (Жюстин убедила хозяйку принять Люсиль обратно.) На какое-то время совершеннолетняя Манон переехала к маме.

Я не знаю, как Люсиль удалось найти работу ассистентки в агентстве коммуникаций. Она выздоравливала, сосредотачивалась на главном, на словах, на поступках, на ежедневных заботах, на поездках в метро, на своей работе за компьютером, на отношениях с коллегами. Люсиль навещала доктора Ж. раз в неделю и звонила ей, если чувствовала себя нестабильно.

Мало-помалу Люсиль расширяла свои границы, делала все больше и больше.

Она стала увлекаться растениями – разводить цветы, поливать, подрезать, удобрять. Вскоре ставни маминой квартиры утопали в листьях и благоухающих бутонах.

Люсиль обновила гардероб, сделала модную стрижку.

Люсиль стала встречаться с друзьями, развлекаться с ними.

Люсиль купила помаду, всегда носила ее с собой и красила губы несколько раз в день.

Люсиль стала ходить на каблуках.

Люсиль гуляла по Парижу – с нами или без нас.

Люсиль снова стала читать и писать.

Люсиль открывала окно и подставляла лицо солнечным лучам.

Люсиль поменяла зубы.

Люсиль купила духи Miss Dior.

Люсиль стала рассказывать анекдоты, шутить, остроумно и хлестко высказываться о разных событиях.

Люсиль стала смеяться.

Люсиль вместе с Манон поехала к друзьям в Дорсет.

Люсиль присутствовала на семидесятом дне рождения Лианы и видела, как мать в облегающем зеленом комбинезоне легко и непринужденно садится на шпагат.

Люсиль поехала с подругой в Индию (путешествие произвело на нее огромное впечатление).

Люсиль стала читать прессу и влюбилась в Йошку Шидлоу (критика из журнала «Телерама»), которому написала одно или два письма.

Люсиль сменила старую стиральную машину на новую.

Люсиль на несколько дней слетала в Санкт-Петербург и вернулась, очарованная городом.

Люсиль познакомилась с новыми людьми (она всегда умела отыскать в толпе ущербного страдальца, человека, способного в определенной степени разделить ее безумие и тем самым помочь ей).

Люсиль влюбилась в фармацевта и попыталась его соблазнить – безуспешно.

Несколько месяцев Люсиль жила с Эдгаром, художником-акварелистом, которого старалась отучить от алкоголя – напрасно. Тем не менее Люсиль надолго сохранила глубокую привязанность к Эдгару.

Люсиль часто заводила новых любовников.

На этот раз лечение не превратило маму в заводную куклу, не обрекло ее на затворничество и равнодушие. Может, все дело в литиуме и других препаратах, но мне хочется верить, что в Люсиль проснулись новые силы – силы сопротивления.

На Рождество в Пьермонте, где мы собрались вокруг закусок и деликатесных блюд, разодетые и веселые, произошло событие, достойное войти в анналы истории.

Атмосфера перед рождественским ужином всегда немного напряженная: собираются люди, мигают лампочки, сверкают игрушки, кто-то что-то не дожарил, кто-то заранее опрокинул на рубашку стакан вина, в общем, легкостью и непринужденностью и не пахнет. Год за годом мне казалось, что члены моей семьи с трудом переносят друг друга, два часа времени вместе для них – предел. На этот раз поводом для спора послужил приезд первой жены Варфоломея, которую Жорж терпеть не мог, но которая настояла на своем присутствии в Пьермонте на Рождество, хотя Варфоломей появился уже в компании новой жены.