Книга И на погосте бывают гости - Владимир Тучков

по всему миру

в мире поэтов

есть только один Аллен

«хочу тебе сказать» говорит он

и рассказывает что с ним

что на него

нисходит

Смерть – темная любовница

нисходит на него

его голос разносят спутники

над землей

над Японским морем

где однажды стоял он голый

с трезубцем

словно молодой Нептун

юноша с бородой черной

на каменистом пляже

самый прилив

и чайки плачут

волны уже разбиваются над ним,

а чайки плачут

– на набережной Сан-Франциско

дует высокий ветер

гребни седых волн секут

Эмбаркадеро алло

Аллен на линии

голос его на волнах

я читаю греческую поэзию

в ней море, в ней плачут кони

кони Ахилла плачут в ней

здесь у моря в Сан-Франциско,

где волны плачут

Аллен Аллен

* Перевод автора.

– Как трогательно, – сказал Дед совсем тихо.

– Да, Дед, – как можно деликатней откликнулась Стрелка. – Великий поэт, великий. Может быть, выпьем? Чтобы, как говорится, земля была ему пухом.

– Конечно! Непременно! – подхватил эту возвышенную идею Дед и наконец-то свинтил крышку. – Где ваши стаканы?

Достали стаканы. Наполнили на четверть.

– Не чокаются, – остановил потянувшуюся стаканом к дедовой бутылке Стрелку.

– За поэтов чокаются. За таких поэтов! – патетически воскликнул Дед.

Дружно чокнулись. И по паре раз отглотнули.

– Да, Дед, – продолжил дипломатию Танцор, – да, великим был поэтом. Кстати, палиндром – очень любопытная поэтическая форма.

– Гинсберг палиндромов не писал.

– Конечно, конечно. Потому что очень уж опасная форма… Ты пей, пей… Я думаю, палиндромом можно даже убить. Например, Маньяка. Ну, ты меня понимаешь? Как бы это так сделать?..

Дед оказался необычайно восприимчивым. То ли высокая поэзия смыла со дна души накипь отупляющей повседневной банальности. То ли ещё что-то. Но он уже ВКЛЮЧИЛСЯ. Уже разил из горлышка последние остатки посюсторонности длинными очередями булек. Уже прожег взглядом завесу, отделявшую его от иного мира. Уже начинал фокусировать взгляд на чем-то трансце-дентном.

Несильно раскачивался. Не взад-вперед, а строго по магнитной линии.

Негромко постанывал. Точнее, ныл далеким комариком.

Уронил на пол пустую бутылку.

Глаза медленно закрылись.

Голова резко упала на грудь.

Через пять минут, которые всем показались вечностью, Дед очнулся. Как бы абсолютно трезвый. Как бы совершенно здешний. Как бы предельно земной.

И лишь глаза – ничего не видящие, ни на что не реагирующие – говорили о том, что от него надо держаться подальше.

Дед встал и кратчайшим путем пошел к компьютеру. В связи с чем Танцору пришлось стремительно, рискуя порвать сухожилия, расчищать траекторию движения дедова тела от двух кресел и журнального столика.

Подошел. Сел. Открыл окно блокнота. И не глядя ни на клавиши, ни на монитор, начал переносить видимый лишь ему текст с потолка в блокнот, бешено молотя по кейборду двумя указательными пальцами:

00000000: 4D

00000001: ЗА

00000002: D8

00000003: 01

00000004: ВА

00000005: 00

00000006: 00

Это продолжалось ровно пять минут. Затем Дед заговорил. Монотонно, ни к кому не обращаясь. Танцор включил диктофон.

Это программа в машинных кодах. Это как проблема двухтысячного года. Только это проблема симметричного времени. Рассылаем этот вирус по всей Сети. Он ждет, когда время станет палиндромом. Это произойдет одиннадцатого октября две тысячи первого года в час десять минут и две секунды. Сеть начнет менять левое на правое, а правое на левое. Это конец Маньяка. И конец программы Сисадмина. Все мертвые восстанут из могилы. Зло будет посрамлено. Добро восторжествует.

Глаза Деда закрылись. И он начал медленно валиться набок. Танцор и Следопыт подхватили его и аккуратно перенесли на диван. Раздался богатырский храп.

– Так, Следопыт, быстренько сохрани программу, – начал суетливо распоряжаться Танцор, – вдруг свет, козлы, вырубят. А мы ещё разок внимательно послушаем.

Перемотал ленту назад. И все опять внимательно прослушали откровения Деда.

– Так, что же это за такое особое время он назвал? – спросил Танцор сам у себя, ни к кому не обращаясь.

И настучал его на мониторе:

11. 10.2001 01.10.02

– Ничего не понимаю, – констатировал он, прочитав строку справа налево.

– Это не компьютерная запись, – сказал Следопыт. – Надо так:

2001.10.11 01.10.02

– Bay! – заорала Стрелка. – Йес! Мы его сделаем!

– Это, конечно, хорошо, – со скепсисом в голосе заявил Следопыт, – но как мы этот вирус рассылать будем?

– Через «I love you». Как же еще? – изумилась Стрелка такой дубовости.

– Но ведь его каждый дурак знает. Боюсь, номер не пройдет.

– Дураков гораздо больше, чем ты думаешь. И среди них очень много совсем дурных. Открывает первый любовную весточку, приаттаченный файл. Подхватывает дедов троян. A «I love you» по всей его адресной книге рассылает это дело дальше. По его адресам сидят как минимум трое таких же дураков. И каждый из них делает то же самое. Получается цепная реакция. Сервера перегружаются и многие из них тоже цепляют троян. А уж одиннадцатого октября как рванет!

– Между прочим, одиннадцатое будет завтра, – совершенно кстати заметил Танцор, поскольку Следопыт притащил из кухни коробку пива. – Некогда кайфо-вать, блин. Уже три часа. А нам надо не только вирус посеять, но ещё к часу ночи на кладбище поспеть.

00000007: 76

00000008: 04

00000009: 01

OOOOOOOA: 00

OOOOOOOB: FF

АППЛЕТ 111.

СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕТ

К счастью, уже неделю в Москве не было дождей. Поэтому не только джип, но и «БМВ» Танцора нормально, без операции «тяни-толкай», дошел до кладбища.

Нашли могилу Гуськова. Встали к ней мордами и врубили полный свет. Если и была поблизости какая-либо нечисть, то тут же в панике разбежалась-разлетелась-расползлась в разные стороны.