Книга В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

— Ох, Стрефф… я не могу, не могу! — Слова рвались из нее помимо ее воли. — Не могу пойти с тобой… не могу пойти в посольство. Так больше не может продолжаться… — Она подняла глаза на него, отчаянно моля. — Пойми меня… пожалуйста, пойми! — стенала она, зная о полной невозможности того, о чем просит.

Лицо Стреффорда постепенно бледнело и суровело. Из землистого оно стало серым, на переносице и вокруг безвольного улыбчивого рта появились морщины упрямства.

— Понять? Что ты хочешь, чтобы я понял? — Он засмеялся. — Что ты уже пытаешься дать мне отставку?

Она вся сжалась, услышав презрительное «уже», но тут же вспомнила, что это единственное, что он мог сказать, именно потому, что не способен понять: она отдаляется от него.

— Если бы я знала, как объяснить тебе!

— Не столь важно «как». Ты это пытаешься сказать?

Она уронила голову и увидела палые листья, кружащиеся над дорожкой у ее ног, поднятые внезапным порывом зимнего ветра.

— Причина… — продолжал он, прочистив горло вымученным смешком, — причина для меня не так важна, как сам факт.

Она молчала, мучась его болью. Но тем не менее, подумала она, он не забыл об обеде в посольстве. Эта мысль придала ей мужества продолжать:

— Это бесполезно, Стрефф. Я совершенно не тот человек, который сделает тебя счастливым.

— Ох, пожалуйста, предоставь мне это решать, ладно?

— Нет, не могу. Потому что тоже буду несчастна.

Он отмахнулся от мчащихся листьев.

— Тебе потребовалось довольно много времени, чтобы выяснить это.

Она видела, что недавно родившееся чувство собственной важности заставляет его страдать даже больше, чем уязвленная любовь, и это снова придало ей мужества.

— Если я долго думала, так тем более имею основание не раздумывать дольше. Если бы я совершила ошибку, то пострадал бы от этого ты.

— Спасибо за исключительную заботу, — сказал он.

Она беспомощно посмотрела на него, пронизанная чувством обоюдной их недоступности. Затем вспомнила, что и Ник во время их последнего разговора казался недоступным, и спросила себя, неизбежно ли человеческие души становятся непроницаемы, когда пытаются пробиться друг к другу. Ей хотелось это сказать Стреффу — но он и этого не поймет. Ее снова захлестнуло одиночество, и она безрезультатно искала слово, которое дойдет до Стреффа.

— Ты мне позволишь одной вернуться домой? — попросила она его.

— Одной?

Она кивнула:

— До завтра… до завтра…

Он героически попытался улыбнуться:

— К черту завтра! Что бы там ни было, это не помешает мне проводить тебя домой. — Он оглянулся на такси, ожидавшее их в конце пустынной подъездной дорожки.

— Нет, пожалуйста. Ты торопишься: поезжай. Я очень хочу пройтись одна… побродить по улицам, когда фонари начнут гаснуть…

Он положил ладонь на ее руку:

— Послушай, дорогая, ты не больна?

— Нет, не больна. Но ты можешь сказать, что я приболела, вечером в посольстве.

Он выпустил ее руку и отступил назад, холодно ответил: «Очень хорошо», и она поняла по его тону, что в этот момент он почти ненавидит ее. Она развернулась и торопливо зашагала по пустынной улице, прочь от него, зная, что он неподвижно стоит, глядя ей вслед, уязвленный, униженный, ничего не понимающий. В этом не было ни ее вины, ни его…

XXIII

Она летела к улице, освещенной фонарями, и ветер свободы холодил ей лицо.

Освободившаяся от гнетущего груза притворства последних месяцев, она снова была собой, Никовой Сюзи и больше ничьей. Она летела, глядя блестящими озадаченными глазами на величественные фасады квартала Ля-Мюетт, уходящие вдаль голые деревья, сверкание загорающихся витрин, предлагающих всяческие вещи, которые она теперь никогда не сможет купить…

Она задержалась у витрины модистки и сказала себе: «Почему бы не зарабатывать себе на жизнь, мастеря шляпки?» Стайка девушек работниц высыпала из дверей мастерской и разбежалась кто на трамвай, кто на омнибус; и она с неожиданно пробудившимся интересом глядела на их утомленные и говорящие о независимости лица. «Почему бы и мне не зарабатывать на жизнь, как они?» — подумала она. Чуть дальше ей повстречалась мягко семенящая сестра милосердия: спокойный бесцветный взгляд монахини, руки, спрятанные в просторные рукава. Сюзи смотрела на нее и думала: «Почему бы не стать монахиней, перестану тревожиться о деньгах и буду спешить в белом чепце на помощь беднякам?»

Все те незнакомцы и незнакомки, которым она улыбалась мимоходом, на которых оглядывалась с завистью, были свободны от потребностей, рабой которых была она, и они не поняли бы, о чем она толкует, если бы она рассказала им, как много ей нужно денег на платья, на сигареты, на бридж, и экипажи, и чаевые, и прочие дополнительные расходы и что как раз сейчас она должна была бы бежать назад, на обед в британском посольстве, где ее неизменное право на подобные излишества было бы торжественно признано и подтверждено.

Искусственность и нереальность ее жизни обволокла, как удушливый газ. Она остановилась на углу улицы, задыхаясь, словно бежала наперегонки. Затем медленно и бесцельно пошла мимо небольших частных домиков, утопавших во влажных садах, по улице, которая вела к авеню де Буа. Присела на скамью. Невдалеке величественно вздымалась массивная Триумфальная арка, а за ней река автомобильных огней устремлялась к Парижу, и неумолчный пульс города нарушил покой в ее груди. Но это продолжалось недолго. Сюзи глядела на все это как с другой стороны могилы, потом встала и пошла по Елисейским Полям, полупустым в этот час затишья между сумерками и ужином, с таким ощущением, будто мерцающая авеню и на самом деле превратилась в элизиум, обитель теней, от которой и получила свое название, и Сюзи была призраком среди других призраков.

На полпути к дому она обессилела от одиночества и опустилась на скамейку под деревьями возле Рон-Пуэн. Сходящиеся улицы постепенно оживились, вереницы авто и экипажей катили по ним рядом или обгоняя друг друга в сумбурной гонке искателей удовольствий. Она ловила блеск драгоценностей, крахмальных манишек и бездумно скучающих глаз в этой смутной лавине мехов и бархата. Она будто слышала, что говорят сидящие в авто и экипажах пары, живо представляла гостиные, рестораны, дансинги, куда они мчатся, захватывающую рутину, которая несла их, как Время, этот вечный пылесос, всасывая вместе с пылью от их колес. И снова чувство одиночества исчезло, сменившись облегчением…

На углу пляс-де-ля-Конкорд она остановилась, узнав человека во фраке, который ловил такси. Их глаза встретились, и Нельсон Вандерлин, а это был он, шагнул к ней. Он был последним человеком, которого она ожидала встретить, и невольно подалась назад. Что он знает, догадывается ли о ее пособничестве любовным похождениям жены? Несомненно, Элли все выболтала к этому времени; вероятно, теперь, завоевав Бокхаймера, она поделилась с Нельсоном своими любовными историями точно так же, как со всеми на свете.