Книга Рукопись Бога - Хуан Рамон Бьедма

Дорогу освещали только молнии, электрокардиограмма больного неба.

Освещала, но не указывала.

Гесперио М. Тертулли

Аталайя, 11 сентября 1949

Они знали, что он не будет понимать рассуждения, а даже если что-то из них и дойдет до него через ощущение, не в его природе будет об этом заботиться; он обречен в ночи и во время дня обольщаться игрой подобий и призраков. И вот Бог, вознамерясь найти на него управу, построил вид печени и водворил в логово к зверю, постаравшись, чтобы печень вышла плотной, гладкой, лоснящейся и на вкус сладкой, однако не без горечи. Цель Бога состояла в том, чтобы исходящее из ума мыслительное воздействие оказалось отражено печенью, словно зеркалом, которое улавливает напечатления и являет взору призраки.

Платон. Тимей

Со стороны моря выгнутая полумесяцем бухта Аталайи с ощетинившейся у кромки воды крепостной стеной и растянувшейся на много километров шеренгой портовых кранов выглядела неприветливой к мореплавателям, и даже знаменитый маяк, вот уже который век гордо возвышавшийся у подножия скалы, казался чванливым и надменным.

Когда мы причаливали к берегу, один из матросов рассказал мне, что в городе стоит бабье лето, сезон невыносимой духоты и влажности, и что жара спадет лишь с приходом настоящей осени.

Сойдя на берег и оказавшись на молу в полном одиночестве, под безжалостным полуденным солнцем, с тяжеленным чемоданом и в осеннем костюме, на который мне пришлось сменить облачение священника, я понял, что он нисколько не преувеличивал.

Я в который раз перечитал письмо, полученное мною в Падуе за два дня до этого. Адресат: Гесперио Тертулли. Просьба, больше похожая на приказ: явиться в маленький приморский городок на юге Испании, в котором я прежде никогда не бывал. Дата: 1ТХ-1949. Обратный адрес: улица Черной Мадонны, 9. Вместо подписи перевернутая пентаграмма.

Южный край так и не смог оправиться после кровопролитной гражданской войны, сотрясавшей страну десять лет назад. Об этом говорили вопиющая бедность, удивление, которое у жандарма вызвал мой вопрос, где взять такси, руины, печальные глаза детишек, недоверчиво наблюдающих за мной из тени подъездов. Местные жители были умнее меня и предпочитали сидеть по домам, не высовываясь на раскаленную улицу.

Жандарм объяснил, что улица Черной Мадонны расположена на самой окраине в квартале Лас-Катедралес, сильно пострадавшем от страшных вражеских бомбардировок во время войны.

Я не стал уточнять, какую сторону он считает вражеской, только прояснил, как добраться до окраины. Жандарм принялся энергично отговаривать меня от этого путешествия и отвязался лишь тогда, когда узнал, что я священник. Готов поклясться, что в голосе блюстителя порядка слышался страх.

Теперь, когда я пишу эти строки в комфортабельной каюте по пути домой, а злоключения последних дней остались позади, моя собственная фигура видится мне до невозможности комичной: долговязый сутулый субъект не первой молодости, истекающий потом в слишком теплом коричневом костюме и нелепой панаме, тащит через весь город неподъемный чемодан, разыскивая разрушенный бомбами квартал… Тогда я понял, что солнечный свет бывает страшнее ночной тьмы. Солнце отбирает силы, туманит разум, ослепляет, делает тебя легкой добычей.

Самую тяжелую часть багажа я постоянно носил в собственной голове: галерея неясных, тревожных, знакомых, изломанных образов следует за мной, куда бы я ни отправился. Мне удается на время от них избавиться, лишь столкнувшись с еще более страшной реальностью.

Здесь нет ни капли преувеличения, я знаю, о чем говорю. Реальность, с которой я столкнулся теперь, более чем страшна.

Я нескоро добрел до конца северной стены, за которой начиналась совершенно пустынная кривая улочка, без всякого предупреждения переходящая в заросший репейником пустырь. Видневшиеся вдалеке руины и были кварталом Лас-Катедралес.

Пустырь, превращенный в стихийную свалку, был завален мусором, какой обычно остается у бедняков… Обломки мебели, ржавые железки… голодные крысы.

Квартал лежал в руинах, но не был уничтожен до основания. Мне пришлось пробираться между грудами щебня, внимательно рассматривая сохранившиеся стены в надежде разыскать нужный дом.

Я помню, как изнывал от жары, помню, как вздрагивал от любого шороха, помню, что ни разу не призвал Господа, не попросил его избавить меня от одиночества и страха.

Вскоре мне улыбнулась удача, о которой не приходилось и мечтать: единственная более-менее сохранившаяся улица называлась улицей Черной Мадонны. Подъезд девятого дома встретил меня спасительной прохладой и таким смрадом, что меня едва не вывернуло наизнанку. Еще никогда в жизни мне не случалось сталкиваться со столь сильным запахом разложения. На то, чтобы измученные ярким светом глаза привыкли к темноте, а ноздри чуть-чуть свыклись с едкой вонью, ушло несколько минут. Собравшись с духом, я пошел по узкому коридору; смрад усиливался с каждым шагом, из глубины дома доносились странные звуки. Коридор привел меня к полуоткрытой двери, облезлой, но целой. За ней находилась огромная, утопающая во тьме квартира.

В глубине мерцал неверный огонек свечи, и я пошел на него.

Человек в арабском одеянии, стоявший ко мне спиной, раскладывал что-то на каменном столе, составлявшем всю обстановку комнаты.

На мое приветствие он не отозвался.

Покончив со своим делом, незнакомец медленно обошел импровизированный алтарь и наконец повернулся ко мне лицом.

Мои глаза окончательно приспособились к полумраку, и я сумел разглядеть скелеты небольших животных, валявшиеся на полу в лужах засохшей крови.

На каменном алтаре лежала живая овца со связанными ногами и замотанной тряпкой мордой.

Незнакомец пытливо смотрел на меня, не выпуская из рук огромного кривого ножа. Мне захотелось поскорее сбежать из этого ада, но я не мог допустить, чтобы путь в две тысячи километров и сорок лет был пройден зря.

Я узнал человека с ножом.

Это был Омар-ад-Дин Валад.

Араб из Трансиордании, передавший мне сверток с Рукописью Бога.

Кажется, я задал какой-то вопрос, но Валад не удостоил меня ответом. Твердой рукой он вонзил нож в живот бьющейся на алтаре овцы, ловко вспорол его и одним виртуозным движением вытащил печень.

В голове у меня теснились воспоминания. В Платоновском «Тимее» есть слова о том, что Бог создал печень таким образом, чтобы мы могли определять по ней будущее. Изначально гепатоскопия была этрусской традицией, предположительно вавилонского происхождения, а от этрусков перешла к римлянам, которые практиковали ее до самых последних дней империи, а по некоторым версиям, и много позже, только тайно. В Ассирийском королевском архиве мне приходилось видеть засушенную печень, покрытую странными письменами.

Гаруспик – в том, что передо мной был именно гаруспик, жрец, владеющий древним искусством гадания по внутренностям животных, я не сомневался, – окровавленной рукой поднес печень к пылающему факелу. На лице его, до сих пор предельно мрачном, мелькнуло подобие улыбки, губы дрогнули, произнося то ли молитву, то ли заклинание.