Книга Вечная месть - Крейг Расселл

— У тебя тоже?

— Скорее странный… Давай налью тебе вина.

Вернувшись из кухни, Фабель рассказал ей о встрече с Ульрихом и о почерпнутых из досье сведениях.

— Как считаешь, может, я не там рою? Я имею в виду прошлое жертв?

— Ну, если честно… да. — В голосе Сюзанны прозвучала нотка раздражения — Фабель нарушил молчаливый уговор не вспоминать дома о работе. — Ты все усложняешь. Подумай сам. Посмотри на то, как изуродованы тела. На ритуалы убийцы, включая пришпиливание скальпов на видном месте. Это дело рук психопата. Ты ищешь зацепки в прошлом жертв, но оно у них схожее, потому что они практически ровесники. Может, этот твой убийца попросту ненавидит мужчин средних лет. Ну а то, что он увечит своих жертв, — явный психоз. Как выглядят убийства по политическим мотивам? В девяти случаях из десяти мы имеем дело с заложенной на улице бомбой, с пулей в голову…

Фабель отхлебнул пива.

— Наверное, ты права. — Он поднялся с софы. — Ладно, пойду приготовлю тебе что-нибудь поесть.

19.40. Шанценфиртель, Гамбург

Штефан Шрайнер любил Шанценфиртель. Лично для него это был самый живой, самый яркий и активный район Гамбурга. Здесь была его квартира.

Шрайнер вот уже семь лет служил комиссаром в патрульной службе полиции Гамбурга и четыре года из этих семи патрулировал Шанценфиртель. Шрайнер гордился тем, что хорошо вписался в этот район. Тут и хозяева магазинов, и жители, даже те, кто промышлял продажей наркоты, знали его как спокойного и добродушного полицейского. Но всем тут отлично было известно: несмотря на то что Штефан Шрайнер мог иногда закрыть глаза на какой-то довольно безобидный проступок, но оставался честным, надежным и опытным полицейским.

Увы, этого нельзя было сказать о человеке, который в эту смену был его напарником: Петер Рейнхард носил синие нашивки полицеймейстера и являлся подчиненным Шрайнера. И Шрайнер отлично понимал, что выше чина полицеймейстера Рейнхарду в полиции Гамбурга ничего не светило. Он смотрел, как тот идет к машине от забегаловки, держа в каждой руке по пластиковому стаканчику кофе. Рейнхард был здоровенным мужиком, постоянно поднимал тяжести в спортивном зале, а его походка была весьма развязной. Не самая лучшая идея — держаться развязно в Шанценфиртеле, если ты коп, подумал Шрайнер. Сам он уйму времени убил на то, чтобы навести тут мосты, и ему вовсе не хотелось, чтобы его видели вместе с таким напарником, как Рейнхард.

Рейнхард залез на пассажирское сиденье серебристо-синего патрульного «мерседеса» и протянул Шрайнеру стаканчик кофе. При этом он покосился на свой синий галстук и рубашку, желая убедиться, что ничего не заляпал.

— Новая форма клевая, да? — спросил он.

— Наверное. — Шрайнера данный вопрос мало волновал. Форма полиции Гамбурга в прошлом году сменилась с традиционной горчично-зеленой на темно-синюю.

— Смахивает на американскую. — Рейнхард помолчал. — Прежняя была полный отстой. В ней мы смахивали на каких-нибудь лесничих.

— Хм-м…

Шрайнер слушал напарника вполуха. Потягивая кофе, он наблюдал за приближающимся по узкой улочке велосипедистом. Шрайнеру вдруг пришло в голову, насколько было бы удобнее патрулировать район на велике.

— Я просто считаю, что это куда больше похоже на полицейский мундир… — Рейнхард вроде бы вполне довольствовался беседой с самим собой. — В смысле синий как бы международный цвет полиции…

Велосипедист миновал полицейскую машину, и Шрайнер кивнул ему, но тот проигнорировал. Обитатели Шанценфиртеля частенько были недружелюбно или даже враждебно настроены в отношении полицейских. Последствия тех радикальных деньков, когда они считали полицейских фашистами.

— Черт!

Шрайнер внезапно развил кипучую деятельность. Он не глядя сунул стаканчик Рейнхарду, плеснув кофе на его драгоценную форменную рубашку, рывком открыл дверцу машины и выскочил из салона.

— Эй, минутку! Стой! — крикнул он велосипедисту. Но тот, оглянувшись, лишь быстрее закрутил педали. Шрайнер запрыгнул в машину, захлопнул дверцу и ударил по газам. Машина рванула с места так резко, что на рубашку Рейнхарда вылилась очередная порция кофе.

19.40. Позельдорф, Гамбург

— Вот чего я не понимаю, — изрек Фабель, ставя перед Сюзанной тарелку макарон, — так это почему БКА снова заинтересовалось Грибелем. Вряд ли его исследования настолько важны в деле защиты национальных интересов.

— Говоришь, он был эпигенетиком? — Сюзанна сунула в рот слишком горячие макароны и, прежде чем продолжить, помахала рукой перед губами. — Чем именно он занимался?

Фабель выложил все, что знал, и то малое, что понял, о работе Грибеля.

— Ну а проблемы, вся эта фигня насчет наследственной памяти — по мне, так не больно-то научная.

— Не совсем так, — возразила Сюзанна. — Нам неизвестно, для чего предназначен довольно большой объем ДНК, передаваемый от одного поколения к другому. Когда геном человека расшифровали, обнаружилось, что более восьмидесяти девяти процентов нашей цепочки — это так называемая бесполезная ДНК… или, говоря научным языком, «некодирующая».

— И для чего, по-твоему, эта часть ДНК?

— А кто ее знает. Одни ученые считают, что это аккумулированная защита от ретровирусов. Ну, от всех болячек, с которыми мы сражались на протяжении всей нашей истории как биологического вида. Другие полагают, что у нее особые функции, которых мы пока не понимаем. Существует гипотеза, что благодаря ей мы наследуем инстинктивное поведение. Возможно, в ней хранится генетическая память. Так опыт предков передается потомкам.

— По мне, так это маловероятно.

— Конечно, я в этом не сильна, — пожала плечами Сюзанна, — но с проблемой сталкивалась. Есть мнение, что источник некоторых иррациональных страхов и фобий — генетическая память, хранящаяся в этой так называемой бесполезной ДНК. Страх высоты, например, закладывается в генетическую память, потому что кто-то из предков получил травму, свалившись с высоты либо увидев, как кто-то погиб, разбившись насмерть. Подобным образом мы приобретаем боязнь огня, к примеру, или клаустрофобию из-за полученной в результате собственного опыта травмы. Вполне возможно, что те фобии, у которых вроде бы нет прямой причины, могут быть унаследованы.

Фабель подумал о Марии и о ее боязни прикосновений, появившейся вследствие полученной травмы. Его дрожь пробила при мысли, что такого рода страхи могут передаваться из поколения в поколение.

— Но это ведь наверняка лишь домыслы? — спросил он.

— Не все можно объяснить обычной хромосомной наследственностью. Переносимость лактозы, например. По идее мы не должны обладать способностью пить молоко других биологических видов. Однако во всех культурах, где было распространено выращивание и разведение коров, коз, яков и подобных животных, развилась восприимчивость к их молоку. Каждому поколению не требовалось снова ее вырабатывать — однажды приобретенная, она просто передается из поколения в поколение. И это нельзя объяснить ни естественным отбором, ни передачей наследственной ДНК. Должен быть какой-то другой механизм наследственной передачи.